ее месте лесная сестра росомаха. Потом стащила лодочку и ушла на ней озерным устьем[47] на Светынь, ибо знала своего жениха и догадалась, каким путем тот рванется домой. Она лишь чуть-чуть не поспела перехватить его, но зато хорошо видела, как он встретил Булымичей. У Бажаны хватило рассудка не ввязываться в бессмысленный бой. Несколько дней и ночей она тихо следовала за ватажниками, как росомаха следует за охотником, разорившим логово, выжидая случая поквитаться. И наконец решилась попробовать спасти Твердолюба — но лишь для того, чтобы попасться Резоусту, сторожившему ночлег.
И тогда — вот диво-то дивное! — вместо того, чтобы крикнуть тревогу и прибавить к добыче еще и полонянку, Резоуст лишь приложил палец к губам, а потом жестами объяснил замершей девке, что готов уйти от ватажников вместе с нею и Твердолюбом.
Зачем, почему, какая Резоусту была в том корысть — Бажана так и не спросила. Просто изо всех сил сгибалась над веслами, вместе с нежданным союзником увозя от врагов беспомощного жениха. Они не потратили времени даже на то, чтобы его развязать, все равно толку с Тверда было бы нынче немного. Теперь Бажана сидела к нему спиной, на корме, гребла во весь дух и, не оглядываясь, повторяла, как заклинание:
— Ты потерпи… Все будет хорошо — Жердь не давала Твердолюбу приподняться и выглянуть через борт, но, судя по журчанию и толчкам речных струй, лодка успела удалиться от берега почти на перестрел[48] и скоро должна была отдаться стремнине. В это время — гораздо скорей, чем хотелось бы беглецам, — сзади поднялся шум, над тихой водой полетели угрозы и бешеная ругань, а еще через некоторое время за кормой стали шлепаться стрелы. Резоуст с Росомашкой, у которых и так, кажется, гнулись весла в руках, еще удвоили усилия, поперхнувшаяся Бажана умолкла, перестав уговаривать Тверда чуть-чуть потерпеть, но стрелы падали все дальше, и вот лодку подхватила быстрина, и добрая Светынъ понесла своих детей на ладони прочь от врагов.
Тогда Бажана медленно разжала руки на веслах и обернулась к Твердолюбу, и тот увидел, что заставило ее замолчать. Считалось, что сольвеннские луки уступали веннским по силе и точности боя, но, видно, кто-то из ватажников дальше других пробежал по левобережному мелководью. Или просто оказался более искусным стрельцом. В груди у Бажаны торчала стрела, ударившая уже на излете, но много ли надо беззащитному девичьему телу? Изо рта Росомашки толчками выходила ярко-алая кровь и сбегала по подбородку и шее.
«Любый мой…» — одними глазами сказала Бажана. Ободряюще улыбнулась и стала тихо валиться прямо на ноги отчаянно забившемуся Твердолюбу…
…Большую лодку наполнили сухим хворостом так, что она осела в воде. Твердолюб уложил Бажану на самом верху, и отнятое у Серых Псов стало ей ложем и милодарами[49], а драгоценный наряд водительницы рода — уютным покрывалом. К корме берестяной лодочки привязали веревку, и двое мужчин, взявшись за весла, повели оба суденышка прочь от берега. Работали в удивительном согласии, так, словно давно знали друг друга. Потом Твердолюб высек живого огня[50], раздул факел, бросил его на хворост и перерезал веревку.
— Куда теперь думаешь? — спросил Резоуст, когда далеко на реке распался погребальный костер, и ветер понес оторвавшийся дымный хвост, а все, что не догорело, мать Светынь упокоила в своем лоне.
«Если бы Бажана сразу бросила грести, может, рана и не оказалась бы, смертельной, — думал в это время Твердолюб. — Но она продолжала меня спасать, и наконечник все резал тело, пока не коснулся боевой жилы…[51]»
Вслух он сказал:
— Пойду мстить Людоеду.
Странное дело, он не заплакал ни над Бажаной, ни теперь, когда все принадлежавшее ей ушло из этого мира. Душевное онемение не покинуло его, даже когда рядом раздался смех Резоуста. Тверд лишь медленно повернул голову.
— Какому Людоеду? — отсмеявшись, горестно спросил Резоуст. — Ты его вблизи-то видел ли?… Так от него одного вся эта ватага, как цыплята от ястреба, разбежалась бы. Да какое от него, от самого распоследнего комеса. А ты с одним Косорылом как следует справиться не мог. Да сегваны тебя…
«Ну да, Косорыл. А еще — рыжий Бобыня, плешивый Голсана, хитрый Лисутка, плюгавый Меньшак И вожак Булыма. Кто из них пустил ту стрелу?…»
— А тебе что? — равнодушно спросил Твердолюб. Отвернулся и снова уставился вдаль, где уже и не разглядеть было плавающих обломков. Только дым, быстро таявший в синеве.
«Эх, дядька Родосвят… Что ж вы там ее покрепче не заперли… Ну, погоревала бы, так не весь же век горевать…»
— Мне-то — ничего, — пожал плечами Резоуст.
— Если охота погибнуть без толку и смысла, давай, иди. А лучше — прямо тут кидай петлю на шею, и тащиться далеко не придется. Но если ты в самом деле хочешь отплатить за себя и за девчонку…
Твердолюб поднял глаза.
— Есть Владыка, который примет тебя, не спрашивая роду и племени, — продолжал Резоуст. — Он даст тебе кров, защиту и хлеб, а если будешь верен и честен — назовет сыном и станет учить. Я поклонился ему полтора года назад…
«Полтора года, — подумал молодой венн. — Всего полтора года… И тогда я вправду смогу… Булыма, Голсана, Бобыня, Лисутка, Меньшак…»
— Почему ты… Бажане помог? — выговорил он, запнувшись на имени невесты.
— Потому, — ответил Резоуст, — что и без нее увел бы тебя. Не в эту ночь, так на следующую.
Тверд мрачно спросил:
— Зачем я тебе?
— А затем, — ответил Резоуст, — что не такой уж я добрый. Просто тем, кто первое обучение превзойдет, наш отец Мавут дает поручения. Мне вот повелел вернуться в родные места и привести к нему сироту. Да такого, чтобы Владыка себе копье из него мог сделать. Чтобы постиг тот сирота свободу и силу и научился разить врага, как копье: прямо и без сомнений, ни смерти, ни лютой боли не страшась…
«Полтора года, — тупо повторил про себя Твердолюб. — Как копье…»
ВСТРЕЧА У КОСТРА
Олиже к вечеру даже чудовищное упрямство, свойственное его племени, перестало поддерживать Изверга на ногах. У него сами собой закрывались глаза, он еле шел, тяжело повисая на плече Бусого, и тот очень обрадовался, когда между ветвями на берегу Ренны блеснул костер. Кто мог сидеть возле такого костра? Ведь не десяток вооруженных Мавутичей?…
Нет, конечно. Там возился у огня всего один человек. И ни коня поблизости, ни меча. Лопата, кирка, деревянный лоток для промывки — перед веннами был один из тех, кто шатается сам собой по Змееву Следу, ищет золото, вывернутое из земли. Человек мирно помешивал деревянной ложкой в котелке, по берегу разносился умопомрачительный запах свежей ухи…
Бусый только тут осознал, до какой степени проголодался. Внутренности аж свело, в животе требовательно заурчало.
Сам он был готов еще хоть целую седмицу бежать вперед, не задерживаясь
