же еще?) могли удерживать эту смесь в компактном, более того, живом и боеспособном состоянии — так и осталось неизвестным.
Похоже, исследователи уподобились тому подслеповатому ученому из анекдота, что анатомировал макаронину, приняв ее за червя.
Жизнь — сложная штука, и для ее поддержания нужны сложные молекулы, да еще работающие согласованно, как завод-автомат. Быть может, эти молекулы мгновенно распадаются при переходе космоида из живого состояния в мертвое. Не исключен и более экзотический вариант: жизненные процессы идут в космоидах не на молекулярном, а на субмолекулярном уровне.
В теоретических моделях недостатка нет. Жаль, что их практическая проверка натыкается сразу на две трудности: запрет на активные методы исследования и нежелание космоидов быть исследованными. А чье желание или нежелание — закон?
Ну, ясно чье. Того, кто боеспособнее.
Впрочем, ходили и ходят слухи, будто бы в опубликованный отчет не попало и десяти процентов того, что было обнаружено на самом деле.
Слухи. Только слухи.
Я склонен им верить.
Но зуб даю: ничего радикально нового для защиты от космоидов не появится еще лет сто. Потому что если бы засекреченным яйцеголовым удалось вытащить из накопленного материала что-либо путное, то новые методы появились бы уже давно.
Видимо — пшик. Это бывает.
Говоря откровенно, космоиды — малая проблема. Уж очень они редки и проходят по категории экзотики. Если говорить об опасности для жизни, то вероятность сгинуть по любой из сотен тривиальных причин на три порядка выше, чем по причине экзотической.
Хотя прибор ГМ установлен и на моем кораблике. А равно и на ста тридцати пяти других посудинах Внешнего патруля. Приличного силового щита нет, а прибор ГМ есть. В общем-то смешно, учитывая то обстоятельство, что со времени выхода человечества в космос ни один космоид не появлялся вблизи границ Солнечной системы. Так… перестраховка.
И совсем не смешно, когда событие, вероятность которого всегда считалась исчезающе малой, все- таки происходит.
Тогда поневоле начинаешь благословлять перестраховщиков.
2
— Ах, ты так, да?… А я тогда вот так!
Темнеет в глазах от перегрузки. Наверное, меня вытошнило бы, не будь содержимое желудка тяжелым, как ртуть. А когда маневр уклонения заканчивается и возвращается легкость, меня уже не тошнит.
Странно. Обычно бывает наоборот. Но я вообще аномальный фрукт.
— Ты опять?…
Новый маневр. И еще один финт. Не будь мой кораблик оснащен цереброуправлением, финт ни за что не удался бы. Поди-ка пофинти, когда не можешь шевельнуть пальцем, налитым не свинцом даже — осмием! И тогда противник накрыл бы меня, как неподвижную мишень. Но нет, мы еще повоюем…
Мысленно приказываю сменить картинку — корабли-миражи маневрируют, перестраиваются. Чужак сбит с толку, но всего лишь на несколько секунд. Сейчас он опять поймет, кто в стае настоящий, а кто — одна видимость.
Есть, есть у него какое-то чутье! И как все-таки хорошо, что космоиды неразумны!
Зато они могут вести огонь — если данный термин тут уместен — подолгу и без видимой усталости.
Готово — он понял, кто есть кто. Прямо в меня летит ослепительный плазменный шар. Не имею никакого желания проверять, выдержит ли защита моего кораблика прямое попадание. Думаю, что нет. Посудины класса «москит» создавались для патрулирования, а отнюдь не для серьезного боя.
Уворачиваюсь. Темнеет в глазах…
3
Какой нормальный человек пойдет во Внешний патруль по доброй воле? Нет таких.
Ненормальный — другое дело. Но не всякий ненормальный, а лишь тот, для кого эта работа — трудотерапия. Его убедят, да и сам он вряд ли будет сильно противиться. Это ведь временно. А терять основную работу найдется мало охотников.
Наша задача: патрулирование дальних задворков Солнечной системы. У каждого из нас есть свой сектор, а в секторе, кроме пустоты, — с десяток следящих автоматических станций да еще танкер-автомат для дозаправки.
В поясе Койпера тьма-тьмущая ледяных глыб, иногда целых планетоидов, а в облаке Оорта их и того больше. Но расстояние! Но объем пространства! Разбросайте по мировому океану миллион шариков от пинг-понга, а потом вооружитесь пребольшим сачком и начните охоту на них — много ли выловите?
Пусто в секторе. Ну, почти пусто. Область моего одиночного прозябания расположена высоко над эклиптикой, но это почти ничего не значит. Вблизи эклиптики плотность ледяных тел — мусора, оставшегося от формирования Солнца и планет, — лишь немногим выше. «Снежки» и ледяные глыбы поперечником в несколько метров залетают в мой сектор сравнительно часто, но очень, очень мало здесь тел, достойных внимания. Для этого ледяная гора должна иметь не только приличную массу, но и определенный вектор скорости. От него зависит, может ли данный объект представлять хотя бы минимальную опасность для Земли и внеземных поселений. Чаще всего — нет. Устремится ледяной Монблан к Солнцу, окутается облаком газов, отрастит, может быть, пышный хвост на радость тем землянам, кто еще не разучился смотреть в небо, — и уйдет навсегда. Для нас ведь сотни тысяч лет — это навсегда, и только так.
Но если существует хотя бы ничтожная вероятность столкновения ядра кометы с Землей, Луной, Марсом и несколькими освоенными астероидами, если оно должно пересечь хотя бы одну космическую трассу, — в распыл ледышку! Мала, очень мала вероятность катастрофы, но не равна нулю. Комета Крячко наглядно показала это и заставила не жалеть средств на Внешний патруль. А Буэнос-Айрес пришлось отсраивать заново.
Автоматические станции засекают приближение объекта, но считается, что решение о его уничтожении должен принимать человек. Глыбу до пяти километров поперечником я уничтожу и сам; более крупный объект раздроблю или хотя бы собью «с пути истинного» ракетой с ядерной головкой, а там пусть автоматика считает новую эфемериду покалеченной ледяной горы. В девяноста девяти случаев из ста эта траектория окажется вполне безопасной. Беда в том, что взрыватели моих ракет расчитаны на дробление ледяных гор — контактные, да еще и с замедлением. Они не сработают, пролетев сквозь облако газа и пыли, составляющее тело космоида.
Хотел бы я знать: что ему понадобилось возле Солнца?
Гм… возле? Пока не так чтобы возле. Три расстояния от Солнца да Нептуна. Дальние задворки. Отсюда наше Солнце выглядит просто-напросто очень яркой звездой. Здесь темно, холодно и пусто. Надо быть сумасшедшим, чтобы подписаться на такую работу.
Или временно съехать с катушек.
С людьми моей профессии это случается. Межзвездные перелеты требуют времени, но, как правило, не настолько много, чтобы имело смысл погружать экипаж в анабиоз. Несколько недель, а то и месяцев в тесном обитаемом отсеке, пристыкованном к огромнейшей туше грузового корабля, — то еще удовольствие,
