насквозь и никаких добрых чувств к ним не питает, так что затея их успехом не кончится.
Потом Лонсирема заняли другие мысли. Пришлось даже снова умножить себя. Хлопотная это была должность – Великий маг... Лонси-бывший думал о родителях и склонялся к мысли вовсе остаться для них мертвым. Да, они очень хотели его уважать, и теперь у них имелся преогромный повод для уважения; но сам Лонси не сыскивал в себе уважения к ним. Они предали его так же, как Лириния, но Лириния хотя бы преследовала свои цели, а они прогневались просто из-за того, что он не помещался в их картину мира. Они никогда его не любили.
Лонсирем-будущий думал о теперешней Бездне – и о вечной Бездне. Где-то на оборотной стороне мира высилась другая Башня, обитал другой Великий. Что он думал, Лаанга, имя которого Лонси-бывший не смел произнести даже мысленно? Чего хотел? Он тоже играл – и что это была за игра? На этом витке цикла его ждал проигрыш. Желал ли Маг Бездны приблизить его или отдалить? Наслаждался игрой или пренебрегал ею?..
«Интересно, как поживает Итаяс», - подумал Лонси-теперешний. Узнать было нетрудно. Веление мысли – и зеркало потемнело: в Рескидде едва разгорался рассвет.
Горец дремал, вытянувшись на низком диване. Маг по-прежнему не мог прочесть его мысли, но и без этого видел достаточно. Таянец походил на дикого зверя: с виду расслабленный и ко всему безразличный, он готов был в любое мгновение уйти с места в рывок и разорвать чье-то горло... Итаяс отсчитывал последние минуты ожидания. Скоро должен был донестись шум паровика.
И внезапно – Лонси окатило морозцем, мурашки побежали по спине – закрытое отворилось, свиток развернулся на всю длину; Демон Высокогорья открыл глаза, и Маг Выси ясно, словно то были не мысли, а произнесенные слова, услышал:
- Я не стану его убивать.
С этим решением возвратилось спокойствие духа. Итаяс сел и потянулся, разгоняя сон. «Скоро придут гвардейцы», - подумал он.
Наступающий день решал тысячи тысяч судеб. Считанные часы определяли события целых эпох. Многое должно было начаться, многое – прийти к завершению. Хотя будущее для Итаяса выглядело иначе, нежели для тех, кому доступно лишь рассчитывать и предполагать, все же знание не делало пророка бесстрастным созерцателем. Место мучительной неопределенности занимало мучительное ожидание. Итаяс хорошо ориентировался в видимом времени, но подобно тому, как воспоминания о событиях – не то же, что сами события, от них отличается и предвидение.
Ночная прохлада уходила. Влага, которую оставил вечерний дождь, поднималась туманом. Светлая дымка затягивала горизонт. Окно в доме рескидди было шире, чем ворота на таянском подворье, а стекло, необычайно ровное и прозрачное, для непристального взгляда словно бы исчезало. Утренний ветер тревожил листву.
Горец прошел от стены к стене полупустой комнаты, касаясь стекла кончиками пальцев. Заклятие, написанное уаррской женщиной-тенью, не ослабело. Оно чувствовалось как тончайшая прослойка напряженного воздуха, игольчатый сквознячок. Рот Итаяса изогнулся в улыбке. Даже если бы каким-то образом сейчас ему открылась возможность сбежать, он не воспользовался бы ею. Он явился в Рескидду не за тем, чтобы бесцельно блуждать по ее улицам.
И все же решение свое изменил.
Сквозь внешние стены дома не доносилось ни звука, и не видно было отсюда паровика, в спешке примчавшегося к дверям, но с нижнего этажа послышались отголоски шума. Итаяс прислонился спиной к стеклу. Пусть император приказал теням обращаться с ним почтительно, гвардейцы не слышали этого приказа. С них станется заломить таянцу руки и оглоушить парой боевых заклятий, а это определенно лишнее.
Император...
В который раз внутреннему взору – память ли, предвидение ли – предстало лицо повелителя Уарры: спокойное от усталости, расчерченное бледно горящими линиями магических знаков. Император Морэгтаи был молод, немногим старше самого Итаяса; бремя власти, сравнимой с властью не каманара даже, а старейшины, утомляло его. Итаяс хорошо знал, как и при каких обстоятельствах убьет императора. Годы и даже месяцы назад событие это любому показалось бы невероятным, да и сейчас, за несколько часов до него, безоружный пленник не представлял никакой опасности. Итаяс усмехнулся. Все силы магии были бессильны перед его даром, горцы давно поняли это – и нарекли его Демоном, а не так давно это поняли и уаррские тени... Действий императора Итаяс действительно не предвидел. Но чем больше ответственности лежит на человеке, тем предсказуемей его поступки. Зная, что решат и что предпримут спутники Морэгтаи, нетрудно было предположить, что сделает он.
«Я недооценил его», - подумал Итаяс. Он полагал, что навел на теней достаточно страху, чтобы император поверил в его дар и устрашился. Довольно долго горец дразнил его, рассчитывая увидеть этот страх. Но даже наблюдая за исполнением пророчеств, Морэгтаи не испытывал робости – и не боялся смерти.
Отвага врага радовала, слова отвага друга.
Таянец знал, что нужен императору, и нужен живым: так говорило чутье, которому он привык верить. Причины же оставались смутны. «Я буду рад иметь такого союзника», - сказал Морэгтаи. Он знал, чего стоит Демон Высокогорья. Еще он говорил о каких-то высших силах; но премудрость некромантов вызывала у горца отвращение, знать он ее не хотел. Он думал о другом. Когда-то он сказал отцу, что император мертвецов – живой человек, а теперь бы добавил, что он воин, умеющий уважать противника.
Этим достоинством каманар Арияс не обладал; сын его усмехнулся, припомнив былую отцовскую ярость. Каманар Таяна желал сделать слабых своими рабами и до исступления ненавидел сильных; даже тех сильных, что по доброй воле становились его союзниками, он лишь терпел. Для одного Наргияса находились в его сердце другие чувства. Если составить в уме качества истинного каманара, то Наргияс заключал в себе вторую половину этих качеств. Желай Наргияс власти, умей он смирять непокорных, как Арияс, он с куда большим правом мог бы называть себя каманаром. Пока Наргияс был жив, Таян одерживал победы.
Итаяс прикрыл глаза. Мальчишкой, не сомневаясь в величии каманара Арияса, он стремился быть таким, как отец. Уже разочаровавшись, в одном он по-прежнему желал походить на него: иметь такого побратима, как Наргияс. Но подобные люди встречаются реже закопанных кладов...
Морэгтаи не лгал, обещая Таяну свободу. Уаррец знал, что воля Итаяса сильней воли Арияса, и потому-то предлагал договор ему, а не каманару. Будь на месте Итаяса любой другой горец, слова императора достигли бы его сердца. Морэгтаи думал, что великий воин Таяна сражается за родную землю. Он судил по себе – и он ошибался. Убийство императора для Итаяса было деянием славы и доблести, а не защиты и возмездия.
Сердца Демона достигли другие слова.
«У тебя нет выбора?»
До конца пути оставалось всего несколько часов: пророческий дар спутывал время, будущая победа представала победой уже одержанной – а после нее не было ничего. Предвидение останавливалось. Итаяс не боялся смерти, зная, что умрет в славе, но ему не нравилась мысль, что он не может изменить предрешенное. Откуда брались его видения? Ужели император не солгал и в другом, и какие-то силы пытались управлять воином гор?
Что доблестней – убить благородного врага или пощадить его?
«Никто не определяет моей судьбы, - подумал Итаяс. – Я решаю чужие судьбы. Мое желание создает их. Я не стану убивать императора».
Шаги слышались уже на лестнице. Таянец посмотрел на дверь. Она отворится – и начнутся события дня, которому предстоит засиять в истории.
