...За спиной Итаяса, за оконным стеклом, сгущался белый туман. Он затопил зелень сада и серебристую чешую песчаных дорожек, он скрыл горизонт и поднимался в небо, рассеивая в стылом своем теле первые солнечные лучи. Озерный ветер давно должен был разогнать его – но туман оказывался сильнее ветра.
Гвардеец, первым подоспевший к двери, начал вычерчивать заклятие, которое отпирало магический замок теней.
Туман потек сквозь стекло.
Время остановилось.
Итаяс обернулся.
Этого он не предвидел. Но страха горец не испытывал – он слишком хорошо знал, чем закончится этот день, чтобы бояться чего бы то ни было. Он лишь удивился и насторожился: ни с чем подобным он прежде не сталкивался.
Цвета поблекли. Исчезли запахи. Тишина уединенного дома стала гулкой тишиной необъятных пустых пространств. Туман затянул все, смутно различимые за ним вещи и стены казались полупрозрачными – и за ними тоже вставал недвижный туман.
Таянец медленно вдохнул и выдохнул пресный воздух. Предвидение существовало и здесь. Картины будущего размывала белесая муть, они приходили не такими определенными, как в привычном мире, но это не могло поколебать самообладание горца.
Итаяс сосредоточился, различая сквозь туман детали видения. Скоро таянец усмехнулся с долей брезгливости.
- Покажись! – приказал он.
Несколько мгновений ничего не происходило. Потом туман сгустился, явив взгляду размытое подобие человека. Смутная фигура медленно обретала плоть.
- Ты Итаяс-с-с... – донесся шепот тысячи голосов.
Названный глянул поверх головы призрака.
- Я знаю, - с ухмылкой сказал горец. – А известно ли тебе, кто ты сам?
- Извес-с-стно... тебе тоже известно.
Туманный силуэт превратился, наконец, в человека из плоти. «В призраке весу было побольше», - насмешливо подумал таянец. Собеседник едва ли был намного младше его, но казался подростком – не из-за хрупкости своей, хотя богатырем и впрямь не был, а из-за выражения лица. Такие глаза – темные, круглые, немного навыкате – в горах называли «бараньими»; брови явившегося были сурово нахмурены, но безвольный подбородок и пухлый обиженный рот выдавали его истинный характер. Итаяс рассмеялся.
- Тогда ты должен знать, что я не питаю почтения ни к пышности, ни к знатности, ни к старости. К могуществу тоже не питаю. Ты хочешь вселить трепет в мою душу. Затея плохая.
Худосочный маг ссутулился и помолчал, раздумывая о чем-то. Унылое баранье лицо его вздрагивало и таяло в тумане. Итаяс ждал.
- Убей императора Уарры, - сказал, наконец, маг.
Горец выгнул бровь. Углы его рта приподнялись. Унылый маг слышал мысли? Не диво. С чего он взял, что это дает ему право приказывать?
Итаяс не знал, что это за маг и откуда он взялся, о магии, управляющей временем, прежде не слыхивал, но сознание собственной исключительности укоренилось в нем настолько, что новые доказательства таковой утомляли, а всевозможные чудеса воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
- Я не хочу, - произнес он четко и внятно, как говорят тугоухим и выжившим из ума.
Маг снова подумал.
- Ты обещал каманару Ариясу, своему отцу.
- Я не давал ему обещаний. Я объяснил ему, зачем ухожу.
- Ты долго шел к своей цели. Ты почти достиг ее. Заверши начатое.
- Мои желания изменились.
Бараньи глаза мага заморгали, брови сдвинулись. Итаяс издевательски ухмылялся. Было любопытно, что еще скажет маг, хотя медлительность его начинала утомлять. «И это – те силы? – думал горец, почти оскорбленный. – Силы, которые чем-то там управляют? Те, что тревожат императора Уарры? Потеха! Ребенок ли я, шут или раб, чтобы подчиняться их велениям?» Нелепый вид мага укрепил его в недавнем решении больше, чем все размышления о доблести.
- Ты должен убить императора Уарры, - сказал маг недоуменно.
Горец расхохотался.
- Должен? – изумленно сказал он. – Кому?
- Ей, - сказал маг. – Она так хочет.
Неведомая «она» пугала его до дрожи; щуплый маг даже оглянулся с боязливым видом, на лице его выразилось почтение. Итаяс покачал головой.
- Она – кто?
- Судьба. Магия. Старшая Мать.
Ни первое, ни второе, ни третье ни о чем таянцу не говорило. Его богом был Отец-Солнце, магию он не чтил, а судьбы определял сам. Маг уставился на него с таким видом, будто ждал, что он падет ниц; это изрядно Итаяса насмешило.
- С какой стати мне исполнять чьи-то желания? – поинтересовался он.
Маг вздохнул. Горец подумал, что разговор затянулся. Стоило прояснить собеседнику ум и вернуться в обычное течение времени.
Хилый маг поглядел в сторону и проговорил словно бы через силу:
- Если ты убьешь императора, Она позволит тебе зачать здорового сына.
Итаяс вздрогнул.
Самый красивый из юношей, самый юный из героев, он не знал мук, которые причиняет подросткам горячая кровь. В горах женят рано, но созревают еще раньше, да и не у всех камов есть деньги купить мальчишке невесту, не у всех мальчишек – смелость украсть. Всякий, кто не болен и не увечен, переживает пору, о которой шутят: пошел поутру до ветру, увидал сосну, принял за жену. Жарким летом на высокогорных пастбищах одни находят утешение друг в друге, вторые усердствуют до кровавых мозолей на ладонях, совсем небрезгливым и овца невеста.
У Итаяса мучения сверстников вызывали только презрительный смех. Ему было двенадцать, когда, проезжая по окраине села, он увидел, как трудится в саду тихая полногрудая вдовушка. Отряд возвращался из набега с добычей, все торопились по домам; никто не оглянулся, когда сын каманара натянул поводья. Почувствовав его взгляд, женщина выпрямилась и опустила руки. Черный вдовий платок не умалял ее красоты, не скрывал сладости ее зрелого тела. Увядание почти не тронуло ее. Ей было лет двадцать пять. Мальчик смотрел на нее в упор, хмуро и властно, не улыбаясь, не подмигивая, как иные глупыши много старше его; дыхание женщины стало чаще, губы ее разомкнулись... Опомнившись, она потупилась и вновь начала дрожащими руками обирать ягодный куст. Вечером она отправилась с корзиной в лес. Итаяс ждал ее. Он не спрашивал ее имени. Вдова знала, кто он такой – весь каман знал. Она дрожала всем телом, но не от страха. Щеки ее алели как в лихорадке. Она сняла платок, распустив прекрасные волосы по плечам, а потом покорно легла на теплые мхи и сама подняла платье.
Она была первой из тех, кого убило его дитя. Но тогда он еще не встревожился, да и ко благу ей была смерть. Жизнь гулящей не стоит гроша, а ублюдка он все равно приказал бы ей задушить. Не встревожила его и смерть молодой рабыни, украденной в уаррской деревне.
