как раненный пес, крутанулся и снова рухнул на пол. Ощущение собственного бессилия грызло изнутри и доставляло больше мучений, чем боль в отбитых внутренностях.
Поражение.
Рано или поздно каждый тоттмейстер отправляется на свидание с той, кому он так долго служил.
Зарычав от злости, клокочущей ядовитой желчью в моих жилах, я попытался поднялся, вслепую размахивая перед собой кортиком. Но Кречмер не дал мне такой возможности. Он дал мне боль. Эфес палаша с треском, от которого перевернулся вверх ногами весь дом, впечатался мне в висок. Меня отбросило куда-то в сторону, и направления я уже не осознавал. Просто мое тело поднялось в воздух и переместилось.
Смерть — капризная дама, ее слуги не заслуживают к себе ни милости, ни снисхождения.
Я почти ослеп. Перед глазами зудело огненное марево, в котором пульсирующими кровавыми и оранжевыми комками гудела боль. Боль поселилась в моем теле, вырыла там ходы и затопила их пожирающим плоть ядом.
Когда ко мне вернулось зрение, первое, что я увидел — Кречмера. Он стоял надо мной и смотрел вниз. И казался на удивление спокойным. Все, что в нем было от зверя, пропало, точно наваждение. «Ну что, Курт, как вы? — спросит он сейчас. — Я рад, что вы нашли возможность присутствовать».
В моей руке был по-прежнему зажат кортик, хоть я этого и не чувствовал. Но Кречмер прочитал мои мысли быстрее, чем я успел пошевелиться.
— Мне очень жаль, Курт, — сказал он печально.
Я вновь увидел начищенный носок его сапога. На этот раз боль сожрала руку. Я слышал треск, отвратительный треск вроде того, который раздается, когда лопаются деревянные рейки, обернутые парусиной. Боль захватила в свой огнедышащий рот всю руку целиком и раздробила ее тупыми вращающимися резцами зубов. Кажется, я закричал.
— Вы нравились мне, Курт, — говорил мне кто-то сверху. — Но вы знаете, что я не могу поступить иначе. Это тот вексель, который совесть не позволит мне хранить.
Смерть — добрая хозяйка. Всем своим слугами она предлагает один и тот же подарок.
— И вы сами виноваты. Я лишь взял на себя…
Скрежет клинка по доскам.
Смерть не отказывает…
— …сами сделали выбор, за который несете…
Смерть — это дом, в который ты возвращаешься, куда бы ни направился.
Смерть — награда и наказание.
— …если бы вы…
Смерть — черный омут, окунаясь в который, теряешь все, что оставил наверху.
Шипение стали.
— Простите меня, Курт.
Смерть — это пустота…
Глава 9
Я очнулся от того, что какой-то большой и тяжелый предмет врезался в дерево рядом с моим лицом. Я поднял веки и тотчас пожалел об этом — мир хоть и появился в цвете перед глазами, но был еще зыбким, каким-то плоским и звенящим, точно всё, что находилось вокруг меня, не существовало на самом деле, а было нарисовано на дне огромной треснувшей тарелки. Я слышал человеческие голоса и чувствовал запахи, которые сейчас не имели для меня никакого значения. С трудом переведя взгляд, я посмотрел перед собой. Дерево оказалось грубой столешницей, изрезанной ножами, тяжелый предмет — пивной кружкой. Судя по мыльной, с желтоватым отливом, шапке пены, пиво только что нацедили.
— Выпей, — посоветовал человек, поставивший ее передо мной. — Помогает. Я иной раз такую взбучку получал, точно полк французских гренадеров меня в качестве мишени на стрельбище пользовали, а хлебнешь пива, кровь разжижишь — и в голове как-то проще и яснее…
Это был Макс Майер. Он внимательно и заботливо смотрел на меня, устроившись по другую сторону стола. Стол… Макс казался большим, пышущим здоровьем и жаром, каким-то до удивления реальным и плотным в окружающем меня непонятном мире. Стол, пиво… Да где же я?
Мне стоило значительного труда обернуться, но это помогло — я увидел помещение с невысоким закопченным потолком, ряды столов, занятые людьми, покосившееся колченогие стулья, стойку… Значит, трактир. Но какой? «Император Конрад»? Я поискал взглядом, но не обнаружил обескураженного императорского лика в раме. И Бог с ним… Только вот запах здесь стоял отчаянно душный, какой-то едкий, сдавливающий. Вечно Макс выберет самый страшный трактир в городе…
«Город? Мы в Альтштадте?» Моя мысль была еще слишком слаба, она плутала в темных закоулках сознания, как замерзшая муха в клочьях липкой паутины. «Альтштадт… Трактир… Макс…».
Я пошевелился, чтобы взять кружку, но что-то мягко воспрепятствовало этому. Опустив взгляд, я обнаружил, что моя правая рука висит на груди на перевязи, обмотанная грязным лохматым бинтом. Я машинально прикоснулся к ней пальцами левой и едва не вскрикнул — внутри костей заскользили огненные змеи.
— Спокойно ты, — сказал Макс. — Забудь про руку, покамест. Кости, конечно, полопались, но через месяцок ты и думать про это забудешь. Эх, Шутник… Пей, пей!
Я взял кружку левой рукой и, с трудом оторвав ее от стола, поднес ко рту. Пиво показалось мне пресным, выдохшимся. Но, как ни странно, именно оно подстегнуло едва ворошащееся сознание. Рука!..
— Где Кре…
Макс меня понял:
— Забудь про него. Отыграл своё твой Кречмер. Как сам-то? Раз говорить можешь, значит, не так все плохо. Я уж боялся, что он тебя заломает… Значительной силы человек был. Веришь ли, две пули…
— Где он?
Макс внимательно посмотрел на меня. Точно пытаясь удостоверится, что я действительно ничего не помню, а не разыгрываю его.
— Господин обер-полицмейстер скончался этой ночью при исполнении служебных обязанностей.
Кречмер мертв. Облегчение пришло в мою душу не бодрящим ветерком, а теплым болотным сквозняком. Слишком устал. Надо поспать. Вызвать лебенсмейстера — пусть посмотрит, что с рукой и заодно усыпит меня дня на два-три.
— А где Петер?
Макс рассмеялся.
— Да вот же он! — он ткнул пальцем на место справа от меня. — Не буди парня, видишь, устал… Подумать только, три кружки пива, а уже дрыхнет, как сапожник!
Действительно, рядом со мной, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки, спал Петер. Странно, что я сразу его не заметил. Он выглядел, как и раньше, только волосы были сильнее растрепаны, да на щеке виднелся след свежего кровоподтека неправильной формы. Где-то, видно, и он зацепился этой беспокойной и длинной ночью. Сейчас, небось, уже дело к рассвету, а то, может, и полдень. Я огляделся, но окон в трактире не обнаружил, даже оконец под потолком. Вот отчего тут так душно… Хронометра при мне, конечно, не было — остался в доме.
Несмотря на совет Макса, я протянул здоровую левую руку и слегка потряс Петера за шиворот. Тот застонал в забытье и вдруг открыл глаза. Сон на трактирном столе явно не освежил его, взгляд у Петера был какой-то дикий, затравленный. Рывком подняв голову, он стал протирать глаза.
— Где мы? — спросил он хрипло, озираясь.
Макс опять рассмеялся:
— Я понимаю, Шутнику крепко перепало, да все по голове, но тебе-то на отбитую память грех вроде жаловаться. В трактире мы, будто не видите. Славное местечко, хотя и не всем известное, я захожу сюда
