— Нет, тогда ты вообще ничего не увидишь.
— Почему?
— Потому что я посвятил свою жизнь обучению этого неблагодарного лоботряса вместо того, чтобы подарить ее такому симпатичному юноше, как ты.
— О благодарю тебя, достославный мастер!
— Теперь я живу в Америке, но я глубоко уязвлен ее прегрешениями, — сказал Чиун, и коварный Василивич понял, что подходящий момент настал. Он посетовал по поводу обуревающих Чиуна печалей.
— Не сочувствуйте мне, — сказал Чиун. — Благороднейшие из цветов чаще втаптываются в придорожную грязь. Хрупких сокрушают грубые и непотребные. Такова жизнь.
И Чиун поведал ему об ужасах американского телевещания, о том, что сделали с прекрасными драмами вроде «Пока вращается планета» и «В поисках вчерашнего дня». Чиун, как поэт, их высоко ценил. Но теперь все показывают «Мери Хартман, Мери Хартман», а там люди разоблачают друг друга в недостойном поведении, там убийства и сцены в больницах, где доктора не спасают, а калечат людей. Но мыслимо ли, чтобы персонаж драмы — врач — приносил своим пациентам больше страданий, нежели добра? Таков был вопрос Чиуна.
Василивич резонно заметил, что в хорошей драме не может быть плохого доктора.
— Верно, — согласился Чиун. — Если кому-то надобно видеть, как врачи измываются над людьми, пускай идет в больницу, а не к телевизору. Если бы мне вздумалось лицезреть невнимательных и несведущих врачей, мне следовало бы просто зайти к местному лекарю — там я смогу сполна удовлетворить свое любопытство. Особенно это относится к твоей стране, да будет тебе известно.
Василивич икнул и согласился. Чему же, интересно, учил Чиун этого неблагодарного Римо?
— Благопристойности, — сказал Чиун. — Любви, благопристойности и красоте.
Между тем Римо нашел практическое применение своей любви, благопристойности и красоте в роскошной вилле в другом конце города, на берегу неаполитанского залива, голубеющего под полуденным солнцем.
От взрывника, встреченного на улице, он узнал численность и местонахождение остальных оперативников. Получив необходимую информацию, он благопристойно сунул взрывника в большой мусорный контейнер на аллее, где его обнаружат не раньше, чем труп начнет смердеть.
Он отправился к роскошной вилле. Наступил полдень, и все оперативники, только-только проспавшись, едва стояли на ногах после ночной попойки. Один, с отвислым брюшком, оторвал взгляд от утреннего стакана водки с апельсиновым соком. Откусывая ягоды от виноградной грозди, он направил на гостя короткоствольный английский пулемет.
— Бон джорно, — сказал он сонным голосом.
— Доброе утро, — отозвался Римо.
— Ты что здесь делаешь? — спросил русский. Остальные не стали хвататься за оружие, а спокойно продолжали бороться с утренним похмельем. Один человек без оружия не мог их встревожить.
— Работаю, — сказал Римо.
— А что за работа?
— Я убийца. В настоящий момент я работаю с «Треской». Я правильно произношу это слово? «Треска»? — Римо бросил взгляд на сверкающую гладь залива и ощутил прохладный весенний бриз, прилетевший из-за деревьев и ворвавшийся в распахнутые окна, позолоченные ярким солнцем. Замечательная страна. Он вдохнул запах соленой воды.
— Откуда тебе известно про «Треску»? — спросил русский.
— Ах да, — отозвался Римо, точно вспомнив что-то. — Это долгая история, знаешь, там высокие политические материи и прочее, но вообще-то я заменяю «Ромашку» или «Подсолнух», не помню точно — я всегда путаю эти дурацкие названия. Я пришел, чтобы убить вас, если вы — «Треска». Вы же группа «Альфа», так?
— Да, так уж получается, что мы — группа «Альфа», — сказал русский и махнул короткоствольным английским пулеметом. — А вот это видал?
— Видал-видал, — сказал Римо. — Кстати, сколько у вас выходит в месяц за этот особняк?
— Хрен его знает. Это же в лирах. Надо накидать корзинку доверху, и, когда хозяин начинает улыбаться, можно больше не бросать. Лиры! Можно сказать, бросовая валюта.
— Кто-нибудь из «Альфы» отсутствует?
— Все тут, кроме Федора.
— Крепкого сложения, блондин с дурацкой улыбкой? — спросил Римо.
— Он самый. Но только у него не дурацкая улыбка.
— Теперь — дурацкая, — сказал Римо. Когда русский нажал на спусковой крючок своего пулемета, его рука уже была сломана. Боли при этом он не почувствовал, потому что для ощущения боли от перелома руки необходимо иметь позвоночный столб, куда поступают болевые импульсы. А русский лишился части оного в тот самый момент, когда боль по нервам должна была возбудить соответствующие рецепторы спинного мозга.
Группа «Альфа», заторможенная после многодневной пьянки, с поразительной быстротой бросилась к оружию. Благоприобретенная выучка одержала верх над затуманенным алкоголем мозгом, и адреналин с удесятеренной силой погнал по жилам кровь. Но они бросились в бой так, словно перед ними была живая мишень, двигавшаяся не быстрее обыкновенного бегуна, не разбиравшего биоритмов собственного тела, чьи руки сродни умелым рукам солдата.
К тому времени, как их глаза привыкли к движениям Римо, его ладони уже проникали к костям врагов, совершая молниеносные беззвучные убийства. В полдень в уединенной вилле на берегу Неаполитанского залива он крушил грудные клетки врагов. На этот раз он собирал паспорта убитых немного дольше. Сев в машину в центре Неаполя, он попросил Василивича составить список подлинных имен и званий членов группы «Альфа», пользовавшихся этими паспортами для прикрытия.
— Они все мертвы? — спросил Василивич без тени недоверия, потому что он видел, что сделал этот человек с гигантом Иваном, но до сих пор ужасался мысли о том, как много может совершить один человек.
— Конечно, — ответил Римо так, словно его спросили, не забыл ли он бросить фантик от конфеты в урну.
Группа «Бета» была в повышенной боевой готовности, как ей и было предписано в случае отсутствия связи с группой «Альфа». Группа занимала небольшой дом в Фарфе, городке на берегу мутного Тибра — итальянской сточной канавы еще со времен этрусских царей.
— Они и впрямь загадили это место сверх всякой меры, — доверительно сообщил Чиун. — История Синанджу рассказывает о прекрасных храмах Аполлона и Венеры, располагавшихся неподалеку.
— Выходит, Дом Синанджу — довольно старое учреждение? — поинтересовался Василивич.
— Достаточно, — согласился Чиун. — Умудренное разумом и облагороженное любовью.
Сидящий за рулем Римо резко обернулся. Он мог поклясться, что Чиун рассказывает о Синанджу.
Америкашка, догадался Василивич, заметил первый пост «Беты» раньше, чем он. И он знал, кого искать.
Когда америкашка вышел из машины, Василивич спросил, как это Римо
