появлялось в полосах света и исчезало в тени, ритм его движения не имел ничего общего с бегом или ходьбой – это было плавное скольжение, подобное дуновению ветра и так же, как ночной ветер, не слышное и не видное.
Наконец Римо оказался в спальне президента. На широкой кровати, повернувшись на правый бок, почивала Первая леди, сунув под подушку сложенные руки и тихонько всхрапывая. На глаза был надвинут сбившийся козырек – свет ночника на тумбочке мужа, который читал в кровати допоздна, мешал ее отдыху. Сам президент, укрытый лишь легкой простыней, лежал на спине, сложив на груди руки.
Руки вздрогнули – президент почувствовал, как что-то мягко упало на его грудь Армейская служба приучила президента спать чутко – вмиг проснувшись, он нащупал загадочный предмет и, пытаясь разглядеть его, потянулся к выключателю В этот момент на запястье его легли чьи-то крепкие пальцы.
– Это пустышка изо рта вашей дочери, – произнес над ним голос Римо. – Принести ее сюда было нелегко – но вам выйти отсюда в субботу будет еще труднее.
Спокойствие, которое президенту удалось придать своему голосу, произвело впечатление даже на Римо.
– Вы ведь тот самый Римо, да?
Президент говорил тихо, вполголоса.
– Верно. Тот самый и единственный. Пришел, дабы известить вас о том, что в субботу вы останетесь дома.
– Вы что-нибудь узнали? – быстро спросил президент.
– Вполне достаточно для того, чтобы доказать вам – вы будете последним дураком, если потащитесь выступать перед этими молокососами в то время, когда вам грозит нешуточная опасность.
– В этом и есть разница между нами, Римо. Я пойду.
– И будете самым храбрым трупом во всем западном полушарии, – кивнул Римо. – Вы, можно сказать, уже труп. Я ведь предупреждал вас об этом.
– Такова ваша точка зрения, – возразил президент. Он замолчал, услышав, как замер на секунду мерный храп его супруги, затем продолжал. – Я не собираюсь все четыре года прятаться в этом здании.
– Речь идет только о ближайшей субботе.
– Конечно. Только о ближайшей субботе. Потом о ближайшей неделе, ближайшем месяце, годе, двух... Завтра я выступаю.
Голос президента был по-прежнему мягким, но в нем зазвучали упрямые нотки. Услышав их, Римо подавил вздох.
– Я ведь могу удержать вас здесь, – напомнил он.
– Каким образом?
– Например, сломать ногу.
– Я выйду на костылях.
– Или могу вам устроить фокус с голосовыми связками – и в ближайшие девяносто шесть часов вы не сможете произнести ни слова.
– Я все равно выйду – а мою речь зачитает кто-нибудь другой.
– Вы, черт возьми, самый упрямый тип, которого я когда-либо встречал, – с досадой произнес Римо.
– Запугивать меня вы закончили?
– Видимо, да. Если только не придумаю что-нибудь посерьезней.
– Ну и прелестно. Так вот, я пойду. Это решено. Если вы не можете сделать совсем ничего – не отчаивайтесь. Мне случалось полагаться на судьбу.
– Бог мой, как я устал от политиков.
Римо медленно пошел по темной комнате к двери.
Сзади раздался голос хозяина комнаты.
– Я ведь вовсе не боюсь, Римо.
– И это доказывает, что либо вы безрассудно смелы – либо глупы, как пробка.
– Нет. Я просто уверен в себе.
– У вас есть основания для подобной уверенности? – кисть Римо замерла на дверной ручке.
– Вы, – просто ответил президент. – Я доверяю вам. Вы что-нибудь придумаете.
– Нет уж, – Римо мотнул головой. – Не потеряйте пустышку. С детей-сирот дантисты берут недешево.
Глава одиннадцатая
Вообще-то увечные и разного рода калеки не особенно возбуждали мисс Виолу Пумбс. Но в этот день она преисполнилась решимости принести себя в жертву.
Для этой цели она облачилась в светло-голубой шерстяной свитер, который приобрела исключительно из-за его способности усаживаться, подчеркивая таким образом ее формы, и льняную белую юбку, туго обтягивавшую ее ягодицы.
Правда, снимать все это она не собиралась. Они с мистером Монтрофортом будут играть в гляделки, а не в трогалки. Ну, может, в касалки – но лапать себя она не даст.
У входа в пентхауз мистера Монтрофорта ее ожидал дворецкий во фраке с раздвоенными фалдами; дворецкий безмолвно принял у Виолы ее легкую белую шаль, ухитрившись при этом выразить неодобрение ее вкуса в выборе туалета лишь тем, что поднял правую бровь на четверть дюйма.
Когда дворецкий провел ее в столовую, Монтрофорт уже сидел в своем кресле на колесах за дальним коном громадного дубового стола, уставленного сияющим серебром, хрусталем и фарфором.
– Мисс Пумбс, сэр, – возвестил дворецкий, вводя ее в огромную, с высоченным потолком залу, которую освещали лишь расставленные повсюду настоящие свечи в настоящих серебряных подсвечниках.
Когда Монтрофорт наконец увидел ее, глаза его непроизвольно расширились. Выкатив кресло из-за стола, он, словно потерявший голову краб, начал рывками двигаться в ее сторону. Дворецкий уже отодвигал стул для Виолы. Монтрофорт легонько шлепнул его по руке.
– Я сам, – сказал он.
Отойдя чуть в сторону. Виола следила, как Монтрофорт тянет стул на себя. Обогнув его, она уже приготовилась сесть – но в этот момент правая задняя ножка стула зацепилась за обод правого колеса кресла мистера Монтрофорта.
Наконец, Виола опустилась на стул – но обнаружила, что сидит на самом краешке. Взявшись за подлокотники, потянула его на себя. Стул остался на месте. Она потянула посильнее – стул сдвинулся, увлекая за собой кресло мистера Мотрофорта. Хорошо смазанные колеса с отпущенными тормозами пришли в движение, и передок кресла с треском врезался сзади в сиденье стула, которое в свою очередь с силой поддало Виолу под коленочки. Мисс Пумбс с размаху плюхнулась на сиденье, поразив головой стоявший перед ней прибор. Задребезжали тарелки, два хрустальных бокала упали, громко зазвенев. Падая, мисс Виола с такой энергией приложилась к краю столешницы основанием своего роскошного бюста, что невольно выдохнула – и теперь, прижавшись щекой к тарелке, судорожно ловила воздух ртом, словно выброшенная на лед рыба.
– Как я рад видеть вас, моя дорогая, – промурлыкал мистер Монтрофорт, все еще пытаясь отцепить кресло от взбунтовавшегося предмета мебели.
Наконец, невероятным усилием приподняв стул, он высвободил обод. Как раз в этот момент Виола, отдышавшись, откинулась назад – и верхний край спинки приподнявшегося стула
