страны, опустошенные смертоносным нашествием насекомых. Она видела гордых и достойных африканских фермеров, в отчаянии смотревших на поля, где в течение многих лет упорно трудились их семьи, но насекомые первыми добрались до урожая, и людям остались лишь жалкие, бесполезные обглодыши.
В более развитых странах такое несчастье означало лишь, что фермер потеряет деньги, в худшем случае, вынужден будет сменить род занятий. Но в Третьем мире это означало то же, что и всегда с тех самых времен, когда человек впервые вышел из пещеры: смерть.
Именно поэтому Дара Вортингтон начала работать на МОЗСХО. Поэтому она с легкостью готова была примириться с махинациями и унижением, которому неизменно подвергались члены научного подразделения МОЗСХО. Дару не заботили сотни миллионов долларов, потраченных на частные самолеты, и состояния, выданные на роскошные особняки. По крайней мере, хоть немного денег шло на помощь людям, крайне нуждавшимся в ней – и это было важно для Дары. За это она отвечала в своем подразделении, а вот теперь она потеряла голову и слишком дерзко выступила на заседании комитета МОЗСХО, заявила, что надо начинать действовать до начала сезона дождей – и проиграла. Если б только она не была в таком отчаянии, не переживала так сильно смерть доктора Ревитса, она никогда бы не посмела высказаться столь прямо и открыто. Вместо этого надо было подыскать благожелательного делегата, пригласить его на дорогостоящий ужин и убедить самому выдвинуть предложение о борьбе с вредителем. Разумеется, он приписал бы себе все заслуги, выдал работу за очередное достижение Третьего мира. Но это уже было бы неважно, главное – так средство доктора Ревитса заработало бы.
Но на этот раз Дара проиграла, и она плакала всю дорогу до Вашингтона. В лаборатории она обнаружила, что новые исследователи, видимо, вовсе не обеспокоены смертью своего коллеги. Пожилой азиат только поинтересовался, почему она плакала. А привлекательный физически, но такой несносный американец, похоже, еще более расхвастался, распространяясь о своем величайшем открытии, которое затмит скромные достижения бедного доктора Ревитса.
– Я расстроена, потому что по собственной глупости, кажется, приговорила к смерти тысячи людей.
– С каких это пор вы стали выпускником Вест-Пойнта или Аннаполиса? – поинтересовался Римо.
– Вы просто животное, – отрезала Дара.
– Приходится привыкать к его поведению, – заметил Чиун.
– Как вам это удается? – спросила Дара.
– Должен признаться, что иногда и сам не знаю, как, – ответствовал Чиун.
– Я ведь до сих пор так и не ношу кимоно, – сказал Римо.
– Он отказывается носить кимоно? – спросила Дара у Чиуна.
Чиун сдержанно кивнул.
– Как печально, – заметила Дара.
– Вы мудры не по летам, – сказал ей Чиун.
– Нет. Если бы я и правда была умной, мне бы удалось заставить МОЗСХО принять открытие доктора Ревитса и начать его применение.
– А почему это так сложно? – спросил Римо.
– Вам не понять, – отмахнулась Дара.
– Может, да, – согласился Римо, – а может и нет.
Дара объяснила им, какую политику проводят страны Третьего мира внутри МОЗСХО.
– Вы совершенно правы, – согласился Римо. – Мне этого не понять. Но послушайте. Нам бы тоже хотелось, чтобы открытие было проверено на деле. По-моему, это должно привлечь к нам внимание огромного количества людей.
– Но хоть не убийц? – переспросила Дара. – У нас тут уже было достаточно убийц.
– А может и недостаточно, – заметил Римо, думая о тех убийцах, которые все еще были живы.
– Да как только у вас язык поворачивается произносить такие вещи?
– Я еще и губами шевелю, – ответил Римо.
– Мы бы хотели помочь, – произнес Чиун.
– Вы так добры.
– Человек учится доброте, ежедневно сталкиваясь с неблагодарностью, – ответствовал Чиун.
– Но вы не можете тут помочь. Ведь вы не знаете всех хитросплетений Третьего мира и его политики, а уж тем более на международном уровне.
– А с кем нам следовало бы поговорить? – спросил Римо.
– Вам до них не добраться. Это высокопоставленные международные шишки. У них дипломатическая неприкосновенность. И они все богаты, так как кормятся на своих постах. Купить их нельзя. Да и вообще ничего нельзя сделать.
– А кто самый влиятельный и могущественный человек в МОЗСХО?
– Амабаса Франсуа Ндо. Он генеральный директор.
– Где он находится?
– Предполагалось, что сегодня вечером он должен прилететь из Парижа, – ответила Дара.
– Из какого он племени? – спросил Чиун.
– Но ведь не станете же вы обращаться к генеральному директору, как к рядовому члену племени, – ответила Дара.
– И все же, из какого он племени? – настаивал Чиун.
– Я действительно не знаю.
– Мы это выясним, – сказал Чиун.
– Вы никогда не должны обращаться к генеральному директору, как к представителю племени, – сказала Дара. – Таким путем вы ничего не добьетесь. Он просто велит своим телохранителям вышвырнуть вас из комнаты и, что вполне возможно, даже через окно. Он очень гордый человек.
– Вы просто приготовьте нам материалы открытия доктора Ревитса, а о том, чтобы убедить Ндо, мы позаботимся сами, – сказал Римо.
– Вы имеете в виду антииммунные молекулы феромона? – переспросила Дара.
– Верно. Именно их, – ответил Римо.
– Совершенно верно, – подтвердил и Чиун.
В конце концов, предполагалось, что они – ученые.
Амабаса Франсуа Ндо услышал, как его пилот с гнусавым английским акцентом объявил, что дипломатический самолет МОЗСХО идет на посадку в Международном аэропорту Кеннеди. Амабаса сжег тонкий ломтик шатобриана перед изображением бога Га, деревянной статуэткой, изготовленной из первой ивы, поваленной первой бурей сезона дождей. Добрый Га защищал человека в опасные времена. Добрый Га обратил взгляд на мальчика племени инути и сделал его большим человеком, сделал его генеральным директором международной организации.
Ндо всегда имел при себе изображение Га. Он взял его и в Сорбонну, когда был юным и бедным и жил на нищенское пособие, выделяемое французским колониальным правительством.
Его послали учиться в школу, и там он присоединился к революционному движению за изгнание Франции с земель инути. Французы проложили для инути дороги, учредили для инути полицию, построили больницы для инути и дали законы и право землям инути. Но французы жили в больших домах, а инути – подавали им напитки на прохладных белых верандах, и неприкасаемые, холодные, белые дамы присматривали за прислугой.
