Пульхерия Сиязбовна.
Он свято верил в то, что эта особа может отпугнуть всех остальных клиентов, и потому выделил ей личное время, сделал неслыханные скидки и всячески ублажал старую ведьму с одним лишь условием — никогда не приставать к путешественникам на территории его харчевни. Возле дороги — сколько угодно. В лесу — пожалуйста. На берегу реки — хоть с исполнением эротических танцев. Но только не портить репутацию почтенного заведения.
Договоренность была достигнута, и надо отдать ей должное — Пульхерия Сиязбовна со своей стороны ее соблюдала. Какими усилиями давалась ей подобная сдержанность, можно только догадываться, однако она никогда не подводила трактирщика.
Вообще харчевня «Дви ковбасы» была чем-то вроде нейтрального государства, где никогда не возникало никаких разногласий и тролли пили на брудершафт с рыцарями, а рыцари — чуть ли не со своими конями. Но как отреагируют на Пульхерию Сиязбовну демоны, было тайной о семи печатях — и ставить рискованные эксперименты прозорливому трактирщику не хотелось.
Он как раз изыскивал какой-нибудь хитроумный способ развести своих гостей во времени и пространстве, однако изумленный вопль, донесшийся из обеденного зала, нарушил его уединение и пустил псу под хвост все великие планы.
Встреча состоялась.
Пульхерия Сиязбовна находилась в прескверном настроении и даже не повернула голову в сторону танка, стоявшего неподалеку от харчевни. Она ползла обедать, полностью погруженная в собственные скорбные мысли. Мысли эти были о том, что она теряет квалификацию.
До сих пор ни один человек не уходил от нее, не заплатив за обретенную свободу и душевный покой. Эти наглые путешественники были первыми. Пульхерия хотела надеяться, что и единственными.
Много всякого народа бродит по дорогам Вольхолла: всех и не упомнишь, со всеми и не познакомишься. Но чтобы второй раз подряд слышать такое!..
— Ой, матка-а-а! — взвизгнул Дитрих, когда в обеденный зал заползла старенькая русская фрау в цветастом платочке, валеночках — но со змеиным туловищем, тремя парами ножек и тремя парами ручек. — Ой, что ест с топой делайт коммунист та колектифисация! — И он в ужасе схватился за голову, как и боец партизанского отряда Жабодыщенко при виде этой «красоты».
Однако затем Дитрих подумал, что повел себя неприлично. Он взял себя в руки и жестом пригласил Пульхерию Сиязбовну за стол. Барон фон Морунген был человеком милосердным и понимал, что в советской стране такому вот существу должно житься нелегко. Впрочем, и в Германии ему жизнь медом не показалась бы. Это же какая-то горгулья с собора Нотр-Дам де Пари.
Однако в отделе пропаганды строго внушали, что при каждой возможности немецкий офицер должен пробуждать к себе теплые и дружественные чувства у жителей оккупированных территорий. И хотя лиры у Дитриха не было, а следовательно, затруднялся сам процесс пробуждения добрых чувств, он решил попробовать.
— Битте, кушайт с немеский зольдатен!
Змеебабушка, узнавшая недавно, что и на старуху бывает проруха, не торопилась действовать, а внимательно изучала ситуацию. Что-то подсказывало ей, что эти странники — такие же лопухи, как и все прочие, но перестраховаться было нелишне.
— Вы кто такие, откуда будете? — строго спросила она.
Генрих не спускал глаз со странной фрау, задумчиво пожевывая сосиску. Он хорошо помнил, чем завершилась встреча с предыдущей змеей, и свободной рукой поглаживал под столом лежавший на коленях МР-40. Так Диц чувствовал себя уверенней и спокойней.
— Кхе-кхе! — покашлял он, привлекая внимание Дитриха, уже поднимавшегося из-за стола навстречу Пульхерии.
Морунген недоуменно оглядел свой экипаж. Воцарилась какая-то странная, он бы даже сказал — гнетущая тишина. Его танкисты молчали о чем-то таком, что его настораживало и пугало. Они явно не собирались пробуждать у русского народа добрые чувства, а эта бабушка — вполне может быть, что и Яга, — должна была помочь отыскать вожделенные Белохатки. Ведь старики — люди мудрые и многое должны знать.
Барон решил разрядить напряженную обстановку и, широко улыбнувшись, продолжил:
— Я ест майор Дитрих фон Морунген, это Ганс, Генрих, Вальтер.
Невероятная старушка игнорировала его гостеприимство, и он заподозрил худшее:
— Ты ест партизана?! Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?
Сиязбовна не сочла нужным отвечать на этот бред, а молча приблизилась к столу и, схватив одну сосиску, громко ею зачавкала. Дитрих вздрогнул, но вспомнил, что он настроен крайне миролюбиво. И сам себе поведал:
— Ну та латно. Ты ест партизана, который просто кушайт!
Какие бы скидки ни делал Пульхерии Сиязбовне местный трактирщик, как бы ни старался накормить на славу, а дармовые сосиски были значительно вкуснее. Она задвигала челюстями еще активнее:
— Ты, милок, ежели чего супротив меня задумал, так говори сразу — не стесняйся!
Дитрих сдвинул брови, переваривая услышанное, а затем, как отличник на уроке русского языка, протараторил:
— Матка никокта ест не фольноваца!
И, подняв кружку с пивом, демонстративно чокнулся с входящей во вкус змеебабушкой:
— От лиса феликий Германья и фьюрер зольдатен саранее тебья блаходарит за сатрут… — тут он набрал полную грудь воздуха, — сат-рут-ни-чес-тфо, фот!
Ганс неодобрительно оглядел своего командира. Он гораздо менее оптимистично смотрел на будущее сотрудничество немецких солдат и этого кошмарного существа, хотя бы по той причине, что именно его кружка сейчас красовалась в одной из проворных цепких ручек. Он понимающе переглянулся с Генрихом, который предусмотрительно отодвинулся со своей сосиской подальше.
А Морунгена уже несло дальше на всех парусах:
— Что-то мне коворьитъ, что ты ест допрый фрау! И ты покасыфайт нам прафильный дороха до кутор Белохатки! Гут?!
Сиязбовна отрицательно покачала головой:
— Не-е-е, родимый, не гут. В этом деле я тебе не помощник! У меня своих дел полно, щас покушаю, и, как говорится, до скорого! Ау-фидер-дзень!
Она прикончила последнюю сосиску на общем блюде и машинально потянулась за ближайшими.
Вальтер не растерялся и ловко притянул свою тарелку к себе.
Доблестный барон помрачнел и насупился:
— Тебья трутно понимайт!
Пульхерия не дала ему договорить:
— А чего тута понимать? Нет — значит, нет! Не знаю я никаких Белохатков и знать не хочу. Проблемы индейцев, как говорят знающие люди, не волнуют шерифа.
Дитрих почесал в затылке и искренне огорчился развитию событий. Он с тоской осознал, что содержимое его тарелки перешло к новому владельцу, а точнее — владелице:
— Это очен пльохо! Так не есть прафильно! — И совершил героическую попытку выдрать из шести ручек Сиязбовны свою закуску. — Токта ты не кушайт мой сосисен, ферштейн?!
Змеебабушка с добычей расставаться не желала. Она застучала по полу
