презрительный Стурм — он корчился и извивался от этих видений, поклявшись всеми Богами, всеми тремя Богами магии, что никогда не вернётся в Утеху, пока не сможет этого сделать с гордостью, окутанный сиянием собственной силы и славы.
Что касается Лемюэля, то он твёрдо заявил молодым людям, чтобы те оставались у него столько, сколько потребуется. Скромный и нелюдимый, маг наслаждался неожиданно появившейся у него компанией. Он и Рейстлин разделяли любовь к разного рода травам, и, когда юному магу стало лучше, они проводили вдвоём немало времени за ступкой и пестиком, составляя различные мази и перебирая всевозможные ингредиенты бальзамов. Казалось, ничто не заботит их, кроме наиболее верного рецепта избавления роз от тли или хризантем от паутинного клеща. Рейстлин чувствовал себя настолько уютно, что даже пытался шутить. В присутствии Лемюэля он прикусывал свой язвительный язык и был гораздо спокойнее и добрее, чем с собственным братом.
Склонный к самоанализу, Рейстлин и сам замечал это, он спрашивал себя, почему так происходит, и не находил прямого ответа. С одной стороны, он искренне любил незадачливого и весёлого мага, но с другой — испытывал перед ним странное чувство вины. Это ставило Рейстлина в тупик. Как юноша ни старался, он не мог вспомнить, чтобы делал Лемюэлю что-то плохое. Он никогда не обижал его, не совершал ничего, за что следовало бы тотчас извиниться. И в то же время внутренний голос подсказывал Рейстлину, что не все так безоблачно. Со временем юный маг обнаружил, что не может просто так пойти в кухню, где колдовал Лемюэль, его охватывал страх, который теперь навсегда поселился в его подсознании, страх, связанный с образом некоего тёмного эльфа и с Испытанием. Теперь, чтобы поговорить с магом, юноше приходилось делать над собой усилие. Он не мог найти связь между Лемюэлем и Испытанием, но упорно, раз за разом перетряхивал все уголки своей памяти, стремясь найти хоть кроху новых воспоминаний. По крайней мере, Рейстлин был уверен, что опасности от Лемюэля не исходит, он действительно рад их времяпрепровождению и хочет, чтобы братья оставались у него подольше.
Карамон, глядя на них, потихоньку успокоился и начал наслаждаться зимой в Гавани. Он подрабатывал колкой дров, починкой крыш и прочими несложными работами, в которых могла пригодиться его сила. Кроме того, братья настояли на том, что будут помогать Лемюэлю по хозяйству и оплачивать хотя бы часть расходов.
Потихоньку Карамона узнали и начали уважать в Гавани, точно так же как в Утехе, особенно девушки, которые просто души не чаяли в огромном воине. Он влюблялся по нескольку раз в неделю, каждый раз теряя голову и твёрдо намереваясь жениться на своей избраннице, но все как-то не складывалось. В последний момент девушки всегда находили другого, кто побогаче или у кого нет брата-колдуна… Сердце Карамона разбивалось по многу раз, он часто заходил к Лемюэлю и, присаживаясь в сторонке, болезненным голосом поведывал свои любовные похождения. Как он был бы счастлив оказаться в объятиях мягких и тёплых рук и не покидать их ночи напролёт. Но опять что-то помешало!
После Карамон открыл для себя местную гостиницу «Оружие Гавани» и немедленно сделал её своим вторым домом. Эль там был почти так же хорош, как и в таверне Отика, а свинина, хорошо потушенная, нарезанная ломтями и запечённая в пироге, была во много раз лучше — Карамону пришлось отведать немало и первого и второго, чтоб окончательно убедиться в этом. Однако сидел ли силач в таверне, работал ли в поле или просто шёл по улице, его никогда не оставляла мысль об оставленном без присмотра брате. Он по многу раз в день заглядывал к Рейстлину и, лишь убедившись, что тот ни в чём не нуждается, мог отправляться по своим делам.
Отношения между двумя братьями, находившиеся в точке кипения после страшных событий в Башне, потихоньку остыли с приходом зимы. Рейстлин запретил брату вспоминать события того дня или как-то обсуждать их. Карамон не особо и упрямился, потихоньку начав считать для себя, что брат, когда убивал его, либо знал, что это морок, либо просто не разглядел, на кого нападает. Рейстлин с ним не спорил. Где-то на задворках души Карамона жила уверенность в том, что если брат и убил его, так он, несомненно, заслужил это. Он совсем не обвинял своего близнеца, а когда на него вдруг накатывала тоска, становилось совсем плохо и мрачно, то юноша всеми силами стремился сохранить своё убеждение в неприкосновенности. Пусть уж будет как будет, слишком хрупок ещё паритет их отношений. А если совсем становилось невмоготу, так к его услугам всегда была превосходная «гномья водка», так хорошо врачующая душу.
«В конце концов, я сильный и здоровый, — рассуждал Карамон, — а Рейст слабый и больной. Значит, я обязан его защищать».
Рейстлин и сам чувствовал себя не лучше, испытывая глубокий стыд за убийство брата, да ещё совершенное в порыве безумной ревности. И он тоже всеми силами старался подавить эти воспоминания, закопать их в глубинах памяти раз и навсегда. Закопать так, чтоб никто никогда даже предположить не смог, что здесь что-то спрятано. Маг уверил себя, что убил всего лишь иллюзию, морок, посланный его испытать. Потихоньку это начало давать свои плоды, и к празднику зимы отношения братьев стали почти такими же, какими были до злополучного Испытания в Вайретской Башне Высшего Волшебства.
Рейстлин не любил холод и снег. Когда ударили морозы, юный маг уже не рисковал выходить из уютного дома Лемюэля, и единственным развлечением для него стали сплетни, которые приносил Карамон. Мысленно маг называл всех приятелей брата глупцами и идиотами, ничего не понимающими в истинных жизненных ценностях. Карамон старался, как мог, стремясь вызвать на губах близнеца хотя бы тень улыбки, но обычно добивался лишь тонкой сардонической усмешки.
Холодные зимние дни Рейстлин проводил за изучением посоха. Теперь он уже с уверенностью мог бы сказать, что знает основные силы, скрытые в посохе Магиуса, — правда, подчинить себе и использовать их он пока не мог. Это огорчало юношу, но он всякий раз напоминал себе, что для любого другого было бы счастьем просто обладать посохом, а он уже продвинулся в его изучении так далеко, как никто прежде.
Рейстлин начал практиковаться в боевых заклинаниях, стремясь войти в хорошую форму к тому дню, когда они с братом присоединятся к наёмной армии. Он изучал свитки, оставшиеся от почтенного отца Лемюэля, в которых говорилось, как наилучшим способом совместить искусство магии и навыки простого боя, — ведь именно от этого зависело их с братом благосостояние.
Тренируясь, они с Карамоном истребили неисчислимое количество воображаемых врагов и сожгли пару деревьев на опушке леса, когда огненные заклинания Рейстлина работали не совсем так, как нужно. Впрочем, оба близнеца не сомневались, что скоро всё будет работать безотказно. Через некоторое время они уже всерьёз решили, что теперь уж небольшую армию хобгоблинов смогут остановить самостоятельно, и очень жалели, что на Гавань никто не хочет напасть под покровом зимы.
— Жалкая раса! — восклицали довольные близнецы, имея в виду не то конкретно хобгоблинов, не то все враждебные расы, вместе взятые. — Готовы сидеть до последнего в своих тёплых пещерах, вместо того чтоб выйти и сразиться!
Весна пришла в Гавань вместе с малиновками, кендерами и прочими странниками, принёсшими новости о том, что дороги открылись и сезон путешествий начался. Настало время близнецам отправиться на восток и найти подходящий корабль, который бы доставил их в главный город баронства Лэнгтри, где находился постоянный штаб самого барона Айвора.
Карамон начал сборы, пакуя одежду и провизию для поездки, а Рейстлин отбирал необходимые ингредиенты для заклинаний и самые важные свитки. Лемюэль печалился, видя такие поспешные сборы, но ничего не мог поделать. Перед отъездом он предоставил Рейстлину свой сад в полное распоряжение, разрешив взять из него всё, что нужно юному магу. Прислуга и завсегдатаи гостиницы «Оружие Гавани» почувствовали себя сиротами, когда Карамон объявил о своём скором отъезде. Все дороги от таверны и до дома Лемюэля были забиты рыдающими и стенающими женщинами. Впрочем, возможно, так казалось одному только Рейстлину.
Здоровье молодого мага заметно улучшилось, да и он сам научился справляться со своей болезнью. Теперь юноша сидел на лошади легко и непринуждённо, наслаждаясь каждым глотком весеннего воздуха, от которого он почти отвык за долгую ледяную зиму. Сознание того, что
