толпившихся позади него Всемогущих, из которых многие жаждали расправиться с ней немедленно, на сотню Имперских Белых и на двух чо-джайнов, у которых то ли было, то ли не было достаточно сил, чтобы держать оборону. — Если мы не найдем быстрого решения, многие погибнут. — Он улыбнулся, но улыбка получилась невеселая. — Я не знаю, следует ли нам поверить на слово твоим друзьям, чо-джайнам, или все-таки устроить состязание и определить, чье магическое искусство сильнее. — Он взглянул на Мотеху. — Но, учитывая трудности, которые нам пришлось преодолеть ради того, чтобы войти в этот самый зал, я подозреваю, что результат будет весьма плачевным. — Он снова перевел взгляд на Мару, и нельзя сказать, что в этом взгляде совсем не было теплоты. — Я не сомневаюсь, что ты хочешь жить и направлять шаги своего сына на пути к возмужанию. — Он вздохнул и признал очевидное:
— В Ассамблее есть такие, которые готовы жизнь свою положить, лишь бы немедленно покарать тебя за этот мятеж. Другие предпочитают мир; они были бы рады использовать возможность расширить наши познания и научиться тому, что смогут нам предложить чо- джаины. Я призываю каждого человека, каждого мага сделать шаг назад и воздержаться от бесполезного разрушения, пока мы не рассмотрим все другие возможности.
Маг из Чаккахи, стоявший справа от Мары, свернул свои крылья; его напарник сделал то же и сказал:
— Этому, вероятно, мы можем поспособствовать. Он добавил некое заклинание на своем родном языке и помахал короткими передними конечностями. По залу пронеслось непривычное дуновение, и накал страстей у обеих противоборствующих сторон начал ослабевать.
Мотеха пытался удержать в себе клокочущий гнев.
— Эй, существо!.. — возопил он. — Прекрати свои…
Однако возглас замер у него в глотке. Против воли мага искаженные черты его лица разгладились и приобрели умиротворенное выражение.
Чародей из расы чо-джайнов мягко упрекнул его:
— Маг, твоя ярость туманит рассудок. Пусть душевное равновесие навечно станет моим тебе подарком.
Акани присматривался к великолепной вязи узоров на хитиновых панцирях, теперь прикрытых сложенными крыльями, как прозрачным покрывалом. Он ощущал, как спадает с души бремя тяжкого предчувствия неминуемой и бессмысленной бойни.
— При всем моем почтении к традициям Империи, — обратился он к собратьям-магам, — я, кажется, чувствую, что может нам открыться в этих эмиссарах из Чаккахи. Смотрите и слушайте очень внимательно. Они приносят нам нечто… редкое. Специально для Мотехи он добавил:
— Для нас их присутствие не оскорбительно. Мы будем глупцами, если станем слепо цепляться за традиции и не вникнем в чудеса, которые нам предлагаются.
Хочокена продвинулся вперед:
— Да, я тоже это чувствую. — Он вздохнул. — Я испытываю и преклонение перед чудом, и… — признание далось ему нелегко, — и стыд.
Наступившую тишину разрушила Мара:
— Может ли кто-нибудь из Всемогущих отрицать простую истину, что этот акт доброты не имеет ничего общего с ненавистью и озлоблением?
Хочокена дождался, пока успокоительная волна окатит его целиком. Он улыбнулся:
— Нет. — Потом его прагматизм снова заявил о себе. — Тем не менее все не так просто. Восхождение твоего сына на Небесный Трон, может быть, и соответствует закону. Но твои прегрешения. Благодетельная… это нечто неслыханное. Боюсь, нас ничто не склонит к прощению, властительница Мара.
Среди некоторых властителей, находившихся в зале, снова начались приглушенные разговоры, но открытого несогласия не высказывал никто. Однако Мотеха добавил:
— Позиция Ассамблеи должна быть ясной для всех. Мы не можем признать регентом Джастина правительницу, которая выказала нам открытое неповиновение. Это будет опасным примером. Мы поставлены над законом, но для этого имеются веские основания. — Он смотрел на Мару спокойно: под влиянием магии чо-джайнов весь его мстительный пыл рассеялся без следа. — Я признал коронацию Джастина, но это не освобождает властительницу Мару от ответственности за ее непослушание. Нарушив наш указ, она тем самым нарушила закон! — Его глаза встретились с глазами Мары. — Ты опозоришь свой ранг и своих предков, если спрячешься за барьером чужой магии, властительница Акомы! Ты должна отвергнуть защиту чо-джайнов и добровольно принять заслуженную тобой кару. Правосудие должно совершиться.
— Конечно, — мягко сказала Мара. Она сохраняла уверенную осанку только по привычке. У нее больше не осталось никаких средств защиты: только она одна находилась достаточно близко от магов-заступников, чтобы уловить легкую дрожь изнеможения, пробежавшую вдоль их тел. Они уже не могли бросить на чашу весов никакое новое чудо. Так тихо, что ее могли услышать лишь те, кто стоял ближе всех к ней и магам, она сказала крылатым чо-джайнам:
— Вы сделали все, что было в ваших силах. Вы добились пересмотра условий Великого Договора, что бы ни стало со мной потом.
Маг, стоявший слева, погладил ее по руке легким касанием передней конечности.
«Госпожа, — мысленно услышала она его слова, не произнесенные вслух, — среди нашего народа никогда не умрет память о тебе».
Мара заставила себя горделиво поднять голову. Обращаясь ко всем присутствующим, она сказала:
— Некогда я собиралась посвятить свою жизнь служению Лашиме в ее храме. Но судьба распорядилась иначе, и мне пришлось принять мантию Акомы. Я хочу, чтобы меня услышали. Боги доверили моему попечению нечто большее, чем дом и семью. — Ее голос набирал силу; он достигал самых дальних уголков зала. — Я позволяла себе изменять традиции, которые держали нас в оковах застоя. Я видела жестокость, несправедливость и бессмысленную гибель людей, которые могли бы прожить достойную жизнь. Поэтому я взяла на себя труд повитухи в деле возрождения, без которого мы как народ прекратим свое существование. — Она перевела дыхание, и никто не перебил ее. — Вы все знаете, каких врагов мне удалось одолеть. Это были разные люди, и ум у них был разный: у кого-то
— низкий, у кого-то — блистательный.
Она переводила взгляд с одного лица на другое и видела, что ее призыв затронул души некоторых из стоящих перед ней. Мотеха и многие другие слушали, не выражая никаких чувств.
— Во все времена наши правящие властители жаждали власти ради почестей, ради престижа, ради собственного удовольствия; мысль о том, какие страдания приходится при этом выносить их подданным, попросту не приходила им в голову. Наши благородные семьи и кланы играют в Игру Совета ради ставок, которые в конечном счете приводят к кровопролитию, не имеющему никакой другой цели! Убить меня во имя правосудия, прежде чем мой сын достигнет совершеннолетия и сможет править без помощи регента, — это значит обречь наш народ на дальнейший застой и разрушение. Империя погибнет по нашей вине. Такова цена моей смерти, Всемогущие. Такова эпитафия, которую ваше правосудие сможет начертать на могиле будущего великой страны. Такова цена, которую наш народ будет вынужден уплатить за вашу привилегию — право творить произвол без оглядки на закон!
Наступила гнетущая тишина. Каждый обдумывал сказанное Марой. Жрецы за ее спиной смешали свои ряды и перешептывались друг с другом. Гордость запрещала Маре оглядеться вокруг. На лице Хокану она уловила суровую озабоченность, но не смела даже на мгновение остановить на нем свой взгляд: если она сейчас встретится с ним глазами, то утратит самообладание и расплачется на глазах у всех.
Мара стояла неподвижно, словно статуя, как подобало Слуге
