Вирикониум

когда-то велись раскопки. Туда можно было попасть по лестнице из костей.

— Я спускаюсь!

Из этих скудных обломков мертвой культуры, которые лишь сбивали с толку, Фальтор пытался создать себе прошлое и обрести то, что есть у любого человека — некую точку зрения, основанную на опыте и позволяющую судить о собственных поступках. Но в итоге ему оставалось лишь сидеть на берегу потока своих воспоминаний и выуживать то, что проплывало ближе. Когда приходилось иметь дело с новой реальностью, реальностью культур Заката, эти находки редко помогали. Был ли вообще прок от его улова? Как сказать. Каждая из этих утопленниц, извлеченных из тины одного воплощения, могла заразить восприятие другого. Нормальные воспоминания представляют собой образ — звук, аромат, видение лица или места. То, что вспоминалось Фальтору, представляло собой скорее действия: он чувствовал, что тело вынуждено их выполнять, но исключительно с согласия разума. Казалось, мускулы помнили то, чего он не делал — но помнили и само действие, и отклик.

Так или иначе, прошло восемьдесят лет с тех пор как тегиус-Кромис сокрушил иго Кэнны Мойдарт, с тех пор как пришел конец Гетейт Чемозит, а с ними — и Восходу Севера. И Эльстат Фальтор, сперва просто один из Рожденных заново, наследие технологий, мощь которых он не мог в полной мере оценить, а позже лорд, пользующийся уважением консулов Пастельного Города, носился по предгорьям Монаров, словно спасал свою жизнь, не имея ни малейшего представления о том, почему он бежит и что заставляет его бежать.

Он был высок ростом, как все Рожденные заново, и худощав. Свободная рубашка из черного атласа позволяла видеть причудливой формы желтый рубец у него на груди — что-то вроде вензеля, знака Дома, к которому он принадлежал. Он носил весьма любопытной формы полусапожки на мягкой подошве, которые его народ предпочитал любой другой обуви, на поясе висел короткий энергоклинок — баан, выкопанный вместе с древними керамическими ножнами где-то в пустыне. Светло-русые волосы, длинные и жесткие, сейчас спутались и намокли, пот тонкой пленкой покрыл его птичье лицо. Он пробирался на Грядной Мшанник по опасным кручам — там, где начинается ущелье Россет, где низкие округлые холмы уже побурели по осени. У Лекарских Врат под его ногами рождались крошечные лавины. Он размахивал руками, точно ветряная мельница, чтобы сохранить равновесие, и серая пыль еще долго клубилась там, где он пробегал. Он в несколько длинних, мощных шагов-прыжков пересекал долины. Обычный человек не выдержал бы такой скорости, но Фальтор этого не знал. Взгляд его странных зеленых глаз был пустым и не останавливался ни на чем, и причиной тому была усталость — но усталость скорее души и ума, чем тела. В салонах Вирикониума, где пышно расцвели роскошь и глупость, он старался изображать «самого человечного» из Рожденных заново… Дурацкое — или, скажем так, бессмысленное — выражение. Если на его лице и появлялось что-то человеческое, так это отчаяние.

Тридцать шесть часов назад черное безумие, которому было невозможно не повиноваться, увело его из уютного дома на окраине Минне-Сабы и погнало по тихим предрассветным улицам города, по Протонному Кругу, к Северо-восточным Вратам — а потом к ледяным расщелинам Монаров, где показало зловещие пейзажи иной страны. Жаркий ветер крепчал, и в ушах Фальтора стоял его долгий металлический стон, а на горизонте ворочалось что-то высокое, тяжеловесное — и не давало остановиться. «Беги! Беги!» — шептало в каждой камере его сердца, вопило в дальних закоулках черепа и отдавалось эхом в каждом атоме гулко пульсирующей крови. Привычный мир покинул его. Часы бега заполняли время от пробуждения до сна. Разница между «теперь» и «тогда» была вопиющей. Она разверзлась перед ним, как пропасть, и он бежал по ее краю — напряженный, собранный — вечно…

Сто сорок миль, а может, и больше — вот длина пути, который он проделал по холмам, выписывая странные петли, и каждый поворот пробуждал в мозгу образы старых пейзажей. Но когда Фальтор спустился к Грядному Мшаннику, силы покинули его, и ощущения стали возвращаться одно за другим.

У ног сверкал ручей. Вдали блеяли овцы, которых пастухи гнали с горного дерна на зимнее пастбище в долину. В воздухе остро пахло торфом и вереском, ниже по склону дорожка ветвилась, образуя множество изгибов и петель. Она возвращалась, чтобы встретить саму себя, и в конце концов плавно спускалась к раскинувшемуся вдалеке городу. Усталость, что незаметно копилась все это время, сменилась смесью восторга и ужаса. Потом из мрачного ликования Фальтор вдруг рухнул в бездну растерянности. Точно так же он бежал тысячу лет назад… но от кого? Куда? Какие страхи и тревоги возникали у него в голове? И почему он радовался? Вот что странно.

Оказавшись под выступом, нависающим над Нижней Падубной Топью, Рожденный заново пошел шагом.

Бедра и лодыжки гудели. Он присел на камень у дорожки, чтобы размять мышцы, и его вниманием завладел Город. Город ждал; неподвижность и расстояние окутали его полупрозрачной вуалью. В тумане возникали вспышки света — мелькая ослепительными проблесками на изгибах Протонного Круга, словно выжигающие в глазах огненные пятна… наполняя сиянием Веселый канал в Низком Городе, где клумбы с анемонами полыхают в лучах заходящего солнца, точно витражи… подавая с сияющих ярусов Минне-Сабы, немыслимых пастельных башен и площадей квартала Аттелин сигналы, которые не поймет никто. Это был верх совершенства — творение, умело подсвеченное, преображенное, миниатюрное. Город привлекал его не тем, что обещал убежище — Фальтор не чувствовал себя беглецом. Он привлекал не своей двуличной фамильярностью, не старческой чудаковатостью и упрямством, с которым противостоял Времени, торжествуя из поколения в поколение — по крайней мере так казалось, — и не игрой света. Вирикониум, Пастельный Город! Немного загадочный, немного заносчивый, немного безумный. Истории, забытые, подобно истории самого Фаль-тора, превращали его воздух в подобие янтаря, в котором он застыл, как древнее насекомое, как искушающая загадка. В геометрии его улиц были зашифрованы послания-намеки, которые выжившие передавали друг другу… и настоящее этого города, подобно его собственному, являлось лишь следствием — или подтекстом — его прошлого, сном, мечтой, пророчеством, ненадолго предоставленной возможностью просто быть.

Эльстат Фальтор погрузился в мечты, обычные для человека, лишенного дома и крова. Таким он и казался — худощавый, неподвижно сидящий на камне, омытый багрянцем заката. На груди горел желтый вензель, на лице боролись замешательство, усталость и отголоски недавнего трепета. Дневной свет понемногу угасал. Звуки долины стали отчетливей и глубже, потом замерли. Прохладный ветерок повеял с ущелья Россет и крошечным зверьком зашелестел в зарослях папоротника. Когда Фальтор вновь поднял глаза, Город уже исчез, вечер был сер и холоден, а по тропинке шел старик в длинном плаще.

Эльстат Фальтор поднялся и потянулся, разминая затекшие конечности. Украдкой он изучал одеяние пришельца, ожидая увидеть Знак Саранчи, но не обнаружил ничего подозрительного и позволил себе убрать руку с рукояти баана.

— Здравствуй, старик, — сказал он.

Старик остановился. Его ноги были босы, одежда припорошена пылью. Он сутулился, словно проделал длинный путь, гонимый нуждой или неотложным делом, лицо почти исчезало в глубинах капюшона. Фальтор принял бы его за фермера, что хозяйствует на участке, сдаваемом внаем… А может быть, за мелкого лавочника-южанина, который покинул свой Квош-мост или Лендалфут, чтобы доставить приданое на свадьбу любимой дочери — слиточек меди в форме дельфина, скопленной за долгие годы, или маленький кусочек стали, за который отдал весь урожай своего единственного фигового дерева. Или он несет отрез политого слезами небеленого холста на похороны младшего сына? Но плащ старика был сшит из добротной ткани и заткан странными узорами. В угасающем свете дня они словно текли и напоминали график чьего-то переменчивого настроения, а может быть, просто превратностей судьбы. И…

— Нельзя бежать вечно, Эльстат Фальтор, — прошептал старик. Его глаза ярко блеснули из темноты под капюшоном. — Зачем ты впустую тратишь среди этих бурых холмов свое время — и время города, который тебя приютил?

Фальтор был заинтригован и немного озадачен. Странное место для подобной встречи… Он пожал плечами и улыбнулся.

— Зачем ты впустую тратишь свое время на расспросы, старик?

Старик вздрогнул… и вдруг быстрым движением вскинул голову и поглядел в южное небо прежде, чем заговорить снова. Пронзительный, беззащитный крик рыболова-скопы разбудил эхо в холмах… Но луна еще не засияла в небе.