всего лишь еле заметную тропу, по которой давно никто не ездил.
И все это время моя спутница была такой же холодной и молчаливой, как падающий снег. Время от времени я следил за ней уголком глаза. Она смотрела вперед, тело ее раскачивалось в такт движению повозки. Она непрерывно растирала руки, как будто они у нее болели. Поскольку мне нечем было больше развлечься, я разглядывал ее. Из Бакка, по-видимому. Акцент все еще сохранялся, хотя и потускнел после долгих лет путешествий по другим местам. Платок на ее голове ткали в Чалси, а вышивка на краях плаща – черным по черному – была совершенно мне незнакома.
– Далеко ты заехал от Бакка, мальчик, – внезапно сказала она. Говоря это, она смотрела вдаль. Что-то в ее тоне заставило меня выпрямиться.
– Так же как и вы, старая женщина, – ответил я. Она повернулась и взглянула на меня. Я так и не понял, что было в ее черных глазах – раздражение или восхищение.
– Верно. Годы и мили. И то и другое – долгий путь. – Она помолчала, потом спросила: – Почему ты едешь в горы?
– Я хочу повидать дядю, – ответил я честно. Она презрительно фыркнула:
– Мальчик из Бакка, у которого есть дядя в горах? И ты так хочешь его увидеть, что рискуешь головой?
Я взглянул на нее:
– Это мой любимый дядя. А вы, как я понимаю, направляетесь к алтарю Эды?
– Другие направляются, – поправила она меня. – Я слишком стара, чтобы молиться о ребенке. Я ищу пророка. – Прежде чем я успел что-нибудь сказать, она добавила: – Это мой любимый пророк, – и усмехнулась.
– А почему вы не едете с другими, в фургоне?
Она холодно посмотрела на меня:
– Они задают слишком много вопросов.
– А… – Я улыбнулся, принимая упрек.
Через несколько мгновений она снова заговорила:
– Я долго была одна, Том. Я люблю делать все по-своему, советоваться сама с собой и сама решать, что я буду есть на ужин. А те, они милые люди, но копаются и клюют, как курицы. Если их предоставить самим себе, ни один из них не сможет добраться до гор. Они все нуждаются друг в друге, чтобы говорить: «Да, да, мы поступили правильно, и дело стоит риска». А теперь, когда они уже что-то выбрали, для них не может быть другого решения. Ни один не мог бы по собственному желанию повернуть назад.
Она покачала головой, а я задумчиво кивнул. После этого она долго молчала. Наша дорога вышла к реке. Мы поехали вдоль нее вверх по течению прямо через редкий кустарник и молоденькие деревца. Я едва мог разглядеть реку сквозь снег, но чувствовал ее запах и слышал шум течения. Я гадал, сколько нам придется пройти до перехода. Потом улыбнулся. Я был уверен, что этим вечером, когда увижу Старлинг, она все будет знать. Я подумал, развлечет ли Ника ее общество.
– Что ты улыбаешься? – внезапно спросила старуха.
– Я думал о своей приятельнице-менестреле, Старлинг.
– И она заставляет тебя так улыбаться?
– Иногда.
– Она, говоришь, менестрель. А ты? Ты менестрель?
– Нет. Просто пастух. Большую часть времени.
– Понятно.
Потом, когда начало темнеть, она сказала:
– Можешь называть меня Кеттл.
– Я Том, – ответил я.
– И в третий раз ты мне говоришь об этом.
Я думал, что с наступлением ночи мы разобьем лагерь, но Ник гнал нас вперед. Мы ненадолго остановились, и он достал фонари и повесил их на фургоны.
– Иди за светом, – коротко сказал он, проезжая мимо нас. Наша кобыла последовала его распоряжению.
Совсем стемнело, и холод усилился, когда фургон перед нами свернул с дороги и поехал по направлению к просвету между деревьями у реки. Я послушно повернул нашу кобылу, и мы скатились с дороги. При этом нас так тряхнуло, что Кеттл выругалась. Я улыбнулся: немного в Баккипе было гвардейцев, которые сделали бы это лучше.
Вскоре мы остановились. Я удивился, но продолжал сидеть, поскольку ничего не видел. Река была черной полосой где-то слева от нас. Ветер от нее добавлял к холоду новую сырость. Пилигримы в фургоне перед нами тихо переговаривались. Я услышал голос Ника и увидел человека, ведущего свою лошадь мимо нас. Он взял фонарь с задней части фургона. Я следил за тем, как он уходит. В одно мгновение человек и лошадь оказались у длинного низкого здания, которое было едва различимо в темноте.
– Слезайте, входите внутрь. Мы проведем ночь здесь, – проинструктировал нас Ник, проезжая мимо.
Я слез и подождал, чтобы помочь Кеттл. Когда я протянул ей руку, она посмотрела на меня потрясенно.
– Благодарю вас, добрый сир, – тихо сказала она, когда я помог ей.
– Всегда рад услужить вам, моя леди, – ответил я. Она взяла меня под руку, и я повел ее к зданию.
– Чертовски неплохие манеры для пастуха, Том, – заметила она совсем другим голосом. У двери она фыркнула и вошла внутрь, предоставив мне распрягать кобылу. Я покачал головой, но вынужден был улыбнуться. Мне нравилась старая женщина. Я закинул сверток на плечо и повел кобылу в здание следом за остальными. Сняв с нее упряжь, я огляделся. Это было длинное просторное помещение. В одном конце в очаге горел огонь. Здание было сложено из речного камня и глины. Пол был земляной. Лошади стояли в другой половине, столпившись вокруг полной сена кормушки. Когда я подвел свою кобылу к остальным, один из людей Ника подошел с двумя ведрами воды, чтобы наполнить корыто. По обилию навоза в этой части помещения можно было судить, что оно было постоянным приютом контрабандистов.
– А что тут было раньше? – спросил я Ника, присоединившись к людям у очага.
– Овечий загон, – ответил он. – Укрытие для раннего окота. А потом мы стригли их здесь, выкупав в реке. – Некоторое время его синие глаза смотрели вдаль, потом он хрипло засмеялся. – Это было очень давно. Теперь здесь не хватит еды и для козы, не говоря уж об овцах, которые у нас были. – Он показал на огонь. – Лучше ешь и спи, пока можешь, Том. Утро наступит рано. – Его взгляд на секунду задержался на моей серьге.
Еда была простой. Хлеб, копченая рыба, овсянка и горячий чай. Большая часть продуктов принадлежала пилигримам, но доля Ника была достаточной, и никто не возражал против того, что Старлинг и я разделили с ними трапезу. Кеттл ела отдельно и сама заварила чай. Пилигримы были вежливы с ней, и она отвечала им так же любезно, но между ними явно не было никакой связи, кроме того, что все они направлялись в одно и то же место. Только трое детей, казалось, не боялись ее и выпрашивали сушеные яблоки, пока она не предупредила их, что могут заболеть животы.
Комната вскоре нагрелась от дыхания лошадей и людей и тепла очага. Дверь и оконные ставни были крепко закрыты, чтобы не выпускать наружу свет, звуки и тепло. Несмотря на бурю и отсутствие других путников на нашем пути, Ник не хотел никакого риска. Я счел это полезным качеством для контрабандиста. Еда дала мне возможность оглядеть всю компанию. Пятнадцать пилигримов разного возраста и пола, не считая Кеттл. Около дюжины контрабандистов, из которых шестеро достаточно походили на Ника и Пелф, чтобы можно было предположить кровное родство. Остальные казались
