в глубинах льдах покоился дракон. Потом она вытопила полость во льду при помощи крови ягненка, которого принесла с собой, и попросила сделать бесплодными всех женщин, которые прогнали ее мужчину.
Остаток этой ночи, а также следующие день и ночь я вспоминаю, как один лихорадочный сон. Мой разум отказывается возвращаться к ужасу, который я тогда пережил.
– Все это было плодом твоего воображения, – сказал мне позднее Чейд, и меня больно уколола легкость, с которой он отмахнулся от моих страданий.
«Вся наша жизнь, – хотелось мне ответить на это, – лишь плод нашего воображения. А где же еще то место, где мы способны осознать все, что с нами происходит, и перенести потери? Любое событие – ничто до тех пор, пока чей-то разум не придаст ему смысл».
Я пережил это испытание. Ни один человек, понимающий различие между лекарственным растением и ядом, не погружался в такие глубины отчаяния. В какой-то момент Чейд ночью послал Риддла присматривать за мной. Он накинул мне одеяло на плечи и отвел меня, босого, в дурацком одеянии Элдерлингов в палатку принца. Там – если я ничего не путаю – я провел несколько часов, объясняя Чейду, как сильно я себя презираю. Позднее Дьютифул рассказал, что никогда не слышал такого утомительного перечисления воображаемых грехов. Я помню, как он несколько раз пытался успокоить меня. Однако я продолжал говорить о самоубийстве. Намерение покончить с собой и раньше посещало меня, но я никогда не говорил о нем вслух. У Дьютифула мои сентиментальные фантазии вызвали отвращение, а Чейд указал на то, что столь себялюбивый поступок не исправит ни одну из моих глупостей. Наверное, к этому моменту я уже смертельно ему надоел.
И все же в происходившем не было моей вины. Мое уныние являлось результатом действия эльфовской коры, а не размышлений, заставлявших меня без умолку болтать всю ночь до рассвета. К утру Дьютифул знал о моей юности гораздо больше, чем я когда-либо собирался ему рассказывать. И если у него когда-нибудь возникало искушение поэкспериментировать с эльфовской корой или семенами карриса, то эта долгая ночь навсегда излечила его от подобных желаний.
Когда Олух больше не мог выдерживать моих вдохновенных бредней, Риддл получил указание отвести его в палатку к обладателям Уита, где за ним присмотрит Уэб, и оставить там ночевать. Чейд и Дьютифул планировали попытаться войти в контакт с Неттл при помощи Скилла, но мое состояние спутало все планы. Перед тем как Олух сбежал, они вместе попытались связаться со мной при помощи Скилла. У них получилось ничуть не лучше, чем у Шута. Когда я рассказал об этом Чейду, он помрачнел, и я понял, как сильно он не одобряет мои эксперименты с Шутом.
На следующий день Риддл и Уэб сопровождали нас с Олухом. Не сомневаюсь, что Риддл получил задание от Чейд а, но Уэб сам вызвался мне помочь. Я до сих пор не представляю, что сказал ему Олух, чтобы убедить, что я нуждаюсь в помощи. Я шагал сквозь бесконечное мучительное сверкание снега, погрузившись в черное беспросветное отчаяние. Риддл и Олух шли впереди и почти не разговаривали. Весь день Уэб шагал вслед за мной, но не произнес ни единого слова. Вернулось лето, и ветер, придававший заснеженным холмам удивительные формы, стал слабым и почти теплым. Я помню, как птица Уэба дважды сделала над нами круг, издав громкий отчаянный крик, а потом улетела к морю. Присутствие партнера Уэба напомнило мне о моей потере, вызвав новые мучительные воспоминания. Я плакал, и слезы ручьями текли по моим щекам.
Переживания иногда утомляют сильнее, чем любые физические нагрузки. К тому времени, когда Пиоттр объявил, что мы будем ставить палатки, меня уже ничто не интересовало. Я лишился желаний, равнодушно наблюдая, как мои спутники разбивают лагерь. Смутно припоминаю, как Пиоттр принес извинения Чейду за то, что пирог мужества так плохо на меня подействовал. Чейд равнодушно принял его извинения и ответил, что я всегда отличался буйным темпераментом и был склонен злоупотреблять лекарственными травами. Я понимал, почему он так сказал, однако его слова вонзились в мое сердце, как кинжалы. Я не смог даже прикоснуться к каше, которую принес мне Уэб, и улегся еще до того, как все закончили ужинать. Я не сумел заснуть и молча смотрел в потолок палатки, пытаясь понять, зачем мой отец вообще спал с моей матерью. Мне казалось, что они совершили злое дело. Я слышал, как возле палатки Уэб играет для Олуха на своей маленькой дудочке, и вдруг понял, что мне недостает навеянной Скиллом смешной музыки маленького человечка. А потом я забылся тяжелым сном.
Когда я проснулся, до полудня оставалось всего несколько часов. В палатке больше никого не было. Интересно, почему меня никто не разбудил и мы до сих пор не отправились в путь. Дрожа от холода, я вылез из-под одеяла, поморщился, увидев, что на мне по-прежнему дурацкий балахон, и быстро переоделся в штаны и куртку. Засовывая одеяние Элдерлингов в заплечный мешок, я никак не мог понять, почему вокруг так тихо. Неужели погода заставила нас задержаться?
Я вышел из палатки. Легкий ветерок бросил мне в лицо крошечные кристаллы снежинок – он нес их, срывая с высившегося рядом холма. Лагерь выглядел почти брошенным. Уэб готовил какую-то еду на маленьком костерке. Котелок стоял рядом на снегу.
– А, ты проснулся, – с улыбкой сказал Уэб. – Надеюсь, тебе лучше.
– Я… да, – ответил я, с удивлением обнаружив, что это так.
Вчерашнее черное отчаяние исчезло. Нет, я не ощущал радости; боль от потери Скилла не прошла, да и предстоящие испытания не стали казаться более легкими, но желание покончить с собой улетучилось. Во мне нарастал гнев. Я ненавидел Пиоттра за то, что он заставил меня перенести. Я знал, что мне придется отказаться от мести, чтобы не разрушить стратегию Чейда, но я не верил, что пирог мужества содержал обычную дозу эльфовской коры, которую его соплеменники принимают без разрушительного эффекта для себя. Меня сознательно отравили. Вновь. Я очень рассчитывал, что еще до возвращения в Шесть Герцогств судьба предоставит мне шанс расквитаться с Пиоттром. Мое обучение в качестве королевского убийцы запрещало мне роскошь мести. С тех самых пор, как король Шрюд сделал меня своим человеком, мне говорили, что я должен направлять свои таланты на нужды короны, а не на исполнение собственных желаний, не говоря уже о мести. Один или два раза я нарушал правила – и всякий раз с ужасающими последствиями. Я несколько раз напоминал себе об этом, пока осматривал лагерь.
Мы разбили его на пологом склоне холма. Неподалеку от нас из снега упрямо торчала черная скала. А еще дальше высился крутой горный кряж. Вся картина очень напоминала чашку с отбитым краем. Тут и там из-под снега проступал черный камень. В чаше скопился лед и снег, замерзшая лавина, спускающаяся к нам. Наш лагерь находился у самого ее края.
– Ты слишком молчалив сегодня, – негромко заметил Уэб. – У тебя что- нибудь болит?
– Нет, но спасибо за заботу. Мне просто есть о чем подумать.
– И у тебя украли магию Скилла.
Я бросил на него мрачный взгляд, но он успокаивающе поднял руку.
– Больше никому не удалось это понять. Олух случайно мне все объяснил. Он очень встревожен из-за тебя. Раздражен, конечно, но еще больше встревожен. Прошлой ночью он попытался мне объяснить, что дело не только в твоем ужасном настроении и беспрерывной болтовне, но и в том, что ты исчез из его разума. Он рассказал мне историю из своего детства.
Однажды во время ярмарки мать выпустила его руку, и он потерялся в толпе. Олух оставался один в течение нескольких часов, ему не удавалось найти мать ни при помощи глаз, ни при помощи разума. Олух испугался, что она решила его бросить, но потом передумала и вернулась. И он довольно долго объяснял мне, как чувствовал, что его мать где-то рядом, но не пускает его в свои мысли. А ты просто исчез, сказал Олух. Как если бы ты умер, как умерла его мать. Однако ты жив, он видит тебя глазами, и это его пугает.
– Наверное, я для него выгляжу как «перекованный».
Уэб судорожно вздохнул. Я знал, что ему довелось познакомиться с «перекованными».
– Нет, друг мой, – возразил он. – Я ощущаю тебя при помощи Уита. Ты его не потерял.
– И какой мне от него толк, если у меня нет партнера? – с горечью спросил я.
