– Ладно, мне пора спать. Неттл ждет, когда я за ней приду.
– Олух, скажи ей… нет. Я рад, рад, что ты с ней рядом.
Он оперся на толстый локоть и с самым серьезным видом проговорил:
– Все будет хорошо, Том. Она снова найдет свою музыку. Я ей помогу. – Он сонно вздохнул и добавил: – У нее появилась подружка.
– Правда?
– Да. Сайдел. Она приехала издалека, и ей ужасно одиноко. Она много плачет, и у нее нет хорошей одежды. Она дружит с Неттл.
Он рассказал мне гораздо больше, чем я хотел знать. Моя дочь боится спать, она несчастлива и одинока и подружилась с девушкой, от которой отказались родители-Полукровки. Неожиданно меня посетила уверенность, что и у Неда дела идут примерно так же, как у Неттл. Настроение у меня испортилось окончательно. Я попытался утешить себя тем, что Кетриккен забрала Сайдел из дома и спасла от незаслуженного одиночества. Но получалось у меня неважно.
Крошечная масляная лампа Шута мигнула в последний раз и погасла. Темнота, точнее то, что в этих местах называется летней ночью, накрыла нас своим крылом. Я лежал, стараясь не шевелиться и прислушиваясь к дыханию Олуха, плеску волн, набегавших на берег, и ворчанию каменного дракона под водой. Я закрыл глаза, но боялся уснуть, опасаясь встретиться с Неттл и одновременно того, что я ее не увижу. В конце концов у меня возникло ощущение, что сон – это далекое место, куда я забыл дорогу.
Однако, судя по всему, я все-таки заснул, потому что, когда я открыл глаза, сквозь разноцветную палатку Шута внутрь лился утренний свет. Я проспал дольше, чем собирался, Олух и подавно еще не проснулся. Я вышел наружу и принес из ледяного ручейка воды, чтобы нагреть ее и помыться. Олух встал, только когда почувствовал запах каши. Он вышел наружу, с веселым видом потянулся и сообщил, что ночью они с Неттл охотились на бабочек, она сделала ему из них шляпу, а потом улетела, прежде чем он проснулся. Его простодушное веселье подняло мне настроение, хотя и резко контрастировало с моими планами.
Я попытался поторопить Олуха, но особого успеха не добился. Он медленно прогуливался по берегу, пока я складывал палатку и убирал ее в свой заплечный мешок. Мне пришлось потратить немало сил, чтобы убедить его взять другой мешок и идти за мной. А затем мы отправились в ту сторону, откуда появились Риддл и его товарищи. Мне было известно, что они шли по берегу два дня. Я рассчитывал, что, если я пройду примерно столько же, а потом отыщу место, где они спустились на берег, мне удастся найти щель в скалах, ведущую в царство Бледной Женщины.
Однако я не учел, что со мной будет Олух. Сначала он весело шагал за мной по берегу, исследовал лужи, плавник, перья и водоросли, которые попадались нам по пути. Естественно, он промочил ноги, начал жаловаться, а потом заявил, что хочет есть. Я знал, что так будет, и положил в карман немного сухарей и соленой рыбы. Он рассчитывал совсем на другой обед, но когда я объяснил, что пойду дальше вне зависимости от того, что он будет делать, он взял из моих рук еду и принялся с мрачным видом жевать.
Свежей воды у нас было достаточно, тут и там берег прорезали маленькие ручейки, которые кое-где стекали вниз по каменистым склонам. Я внимательно следил за приливом, потому что мне совсем не хотелось оказаться в таком месте, откуда нам будет не спастись от наступающего моря. Но прилив был не слишком сильным, и мне даже удалось обнаружить следы в том месте, где он отступал назад. Я обрадовался: значит, мы выбрали правильное направление, и мы медленно двинулись дальше.
Когда стемнело, мы собрали немного плавника, поставили палатку подальше от линии прибоя и развели костер. Если бы у меня не было так тяжело на сердце, я бы сказал, что вечер выдался прекрасный. Из-за туч выглянула луна, Олух достал свой свисток и принялся наигрывать. А я впервые смог полностью отдаться на волю его музыки – той, что была наполнена Скиллом, и другой, совсем простой мелодии.
Его музыка Скилла состояла из несмолкающего воя ветра, голосов морских птиц и плеска волн, лижущих берег. А мелодия, которую он наигрывал на свистке, возникала в ней, словно яркая нить на рисунке гобелена. Если бы не Скилл, это были бы раздражающе разрозненные ноты.
Мы поели супа из сушеной рыбы со свежими водорослями, которые я собрал на берегу, и сухарями. Оказалось очень сытно, хотя, пожалуй, это было единственным достоинством нашего ужина. Олух все съел только потому, что ужасно проголодался.
– Жалко, что у нас нет пирожных с кухни, – печально проговорил он, когда я принялся песком оттирать котелок.
– Ну, ты не получишь ничего вкусного, пока не вернешься в Баккип. На корабле.
– Нет. Никаких кораблей.
– Олух, по-другому нам туда не попасть.
– Если мы будем идти, идти, идти, мы туда придем.
– Нет, Олух. Аслевджал – это остров. Он со всех сторон окружен водой. Пешком нам домой не добраться. Рано или поздно нам все равно придется сесть на корабль.
– Нет.
Ну вот, снова. Казалось, он так много всего понимает, но потом вдруг возникало что-то, чего он не мог или не желал принять. Я сдался, мы улеглись спать, и Олух снова погрузился в сон так же легко, как опытный пловец входит в воду. Мне не хватило храбрости заговорить с ним про Неттл, но я спрашивал себя, что она думает о моем отсутствии и думает ли вообще. А потом я закрыл глаза и провалился в сон.
Ко второму дню нашего похода Олух отчаянно заскучал. Дважды он отстал от меня так сильно, что я почти скрылся из виду. И всякий раз, тяжело дыша и спотыкаясь на мокром песке, он меня догонял. А потом начинал ворчать и спрашивать, почему нам нужно идти так далеко. Мне же никак не удавалось дать ответ, который ему понравился бы. На самом деле я спешил, твердо зная, что до тех пор, пока не выполню задуманное, мне не будет покоя. Если я пытался представить себе, что Шут умер, или его тело, брошенное внутри ледника, мне становилось так больно, что я едва не терял сознание. Я сказал себе, что поверю в его смерть, только когда собственными глазами увижу тело. Так человек смотрит на свою разлагающуюся ногу и понимает, что придется с нею расстаться. Я спешил навстречу своей боли.
Ночь застала нас на узкой полоске берега с нависшими скалами, изукрашенными длинными сосульками. Я решил, что мы сумеем поставить здесь палатку и будем в относительной безопасности, если, конечно, не поднимется ветер, который пригонит воду. У меня даже нашлось время подумать про Неда и о том, удалось ли ему справиться со своей страстной любовью к Сванье или девица окончательно захватила его в плен. Впрочем, мне оставалось лишь надеяться, что он сможет сохранить голову на плечах и не наделает глупостей. Я вздохнул, и тут Олух с сочувствием меня спросил:
– У тебя живот болит?
– Нет. Не совсем. Я беспокоюсь за Неда. Это мой сын, он остался в Баккипе.
– Понятно. – Ему явно было неинтересно. Затем, словно он много об этом думал, Олух проговорил: – Ты всегда где-то в другом месте. Ты никогда не играешь музыку там, где ты есть.
Я несколько мгновений смотрел на него, а потом осторожно убрал стены, защищавшие меня от его музыки, которая никогда не смолкала. Впустив ее, я словно впустил ночь, когда сгущаются сумерки и наступает самое лучшее время для охоты. Я расслабился, и меня охватило ликование волка, радующегося настоящему моменту, – почти забытое мной ощущение, которого я уже давно не испытывал. Прежде я чувствовал легкий ветер и присутствие воды, теперь же услышал шепот песка и снега и более громкий голос ледника, уловил соленый запах океана и водорослей на берегу и ледяное дыхание старого снега.
Словно распахнулась дверь в далекое прошлое, в старое, почти забытое
