опекают и лечат людей, оплативших своими душами создание новых миров. А причина эта проста: пустота. Та самая пустота, что приходит в души отдавших свои чувства людей. Она стремится заполниться, забрать назад то, что было исторгнуто из нее, и остановить ее можем лишь мы, пустые оболочки некогда полноценных людей. Ведь если пустота наших душ вырвется или будет выпущена — мир, созданный из того, что некогда ее наполняло, погибнет. А гибель своего мира — это самое страшное, что может произойти с демиургом. Впрочем, демиург погибнет тоже. Пустота — она жадная. Если, конечно, можно приписывать это чувство полному отсутствию всех и всяческих чувств. Моя смерть, или потеря сознания, или даже сон — все это немедленно освободит пустоту. И смерть Эльги, да и не только ее, станет неминуема. Хотя способность уставать, нужду во сне я утратил тоже…
Впрочем, обычно все отнюдь не так страшно. Демиурги создали множество миров и продолжают создавать их и дальше, а катастроф с прорывами пустоты было не так уж и много. Пустоту можно заполнить. Достаточно просто во время создания мира не брать все, не вычерпывать колодец души донора до последней капли, и тогда рано или поздно он заполнится снова. От остатков срезанных чувств прорастут новые ветви, вначале тонкими ощущениями, затем все более и более разрастаясь, они заполнят опасную пустоту и восстановят душу.
Особенно хороша для этого любовь. Когда человек чувствует, что его глубоко и искренне любят, ответная любовь растет быстро, вскоре заполняя собой практически всю душу. Вот почему именно это чувство во время создания нового мира берегут особенно тщательно, стараясь использовать как можно меньше и реже, оставляя человеку максимум возможного «на развод». Любовь — хорошее спасение от пустоты. Жаль, что это не мой случай.
Слишком сильно я любил Эльгу. Слишком велико и обильно было это чувство. И она не устояла перед искушением. Ведь мир, построенный с любовью, наиболее прочен, красив, надежен и удобен. И чем больше любви вложено в его сотворение, тем лучше он становится. Зачерпнув любви, она раз за разом брала из этого колодца, черпала не глядя, в полной уверенности, что там еще много. Она ошиблась. Но осознала это, когда было уже слишком поздно. На поле моей души не осталось деревьев, способных к быстрому прорастанию.
Я вспомнил свои сны-галлюцинации, испытываемые во время создания мира. Разум человека не способен постичь утрату чувств, преображая происходящее в то, что он может осознать… Потеря чувств — это смерть. Тем более долгая и мучительная, чем более сильно и глубоко было чувство, чем более долго его черпают. Теряя любовь, я умирал три дня. Ее было слишком много. Кажется, это были феи. Именно их тогда создавала Эльга. С тех пор я старательно избегаю этих нежных, трепетных и прекрасных созданий, полных любви ко всему живому. Слишком плохие ощущения с ними связаны. И пусть в душе у меня пустота, но тело слишком хорошо помнит ту боль, которую я испытывал в своих галлюцинациях.
И вот сейчас Эльга пытается убедить меня, что она готова умереть, лишь бы дать шанс на восстановление. Нет, в принципе ее можно понять. Изображая трепетную и беззаветную любовь, проще всего зародить ответное чувство в душе того, на кого она направлена. Эльга явно надеется, что какие-то ростки, какие-то остатки любви все же уцелели в моей душе, и прикладывает все имеющиеся у нее силы, все свои недюжинные актерские способности, чтобы пробудить их. Может быть, я бы и поверил в ее игру. Но способность верить и доверять у меня тоже убита.
Зелоты. Пренеприятная, я вам скажу, раса. Ну то есть для меня неприятная. Все остальные их как раз-таки очень ценят и уважают. Лучшие доктора и целители, чья упорная вера частенько позволяет им вершить чудеса, в прямом смысле вырывая пациентов из лап смерти.
Ну а я нынче верю только в то, что доказано. И доказательства должны быть абсолютно, стопроцентно несокрушимыми. Особенно если попытка вызвать веру исходит от Эльги.
Она искренне считает, что шанс возродить мою душу все же есть и для этого ей необходимо всего лишь, чтобы я поверил в ее любовь. Возможно, она не так уж и неправа. Эльга умна, и кроме той, первой и единственной, других ошибок я за ней не замечал. Вот только поверить я тоже не в силах. Так она и ходит по замкнутому кругу. Чтобы возродить чувства в моей душе, в том числе веру и доверие, ей надо опереться на любовь, а вырастить любовь без доверия она не может. И хотя прошло уже немало времени, ситуация остается неизменной.
Так оно, скорее всего, и будет тянуться до самой нашей смерти и гибели мира. События почти одновременные. Ну, точнее, вначале умру я — от старости или из-за одной из случайностей, от которых Эльга не сможет или не успеет меня защитить. А потом погибнет она сама вместе со своим миром, уничтоженная вырвавшейся на волю после моей смерти пустотой. Вот такой вот конец света.
Впрочем, она не теряет надежды избежать подобного развития ситуации и изыскивает все новые и новые способы убедить меня в своей любви. Смешно. Ха. Ха. Ха. Не нравится? Как могу, так и смеюсь.
И вот Эльга, кажется, придумала новый способ попытаться доказать мне свою любовь. Странно. Она ведь должна понимать, что я вполне могу исполнить ее желание. Приложив столько сил и терпения — вначале, чтобы убедить меня участвовать в ее проекте, а потом — не освобождать возникшую во мне пустоту немедленно, разом покончив с этой скучной и неприятной процедурой, в которую превратилась моя жизнь, — сейчас она ставит свою собственную теоретически бессмертную жизнь на карту.
— Убить? — переспрашиваю я, поднося окруженную пустотой ладонь к ее груди. В глазах Эльги плещется ужас, но она старательно подавляет инстинктивный порыв отшатнуться.
— Да. — Она часто, но мелко дышит, явно опасаясь, что, вздохнув глубоко, может задеть грудью мою ладонь… точнее, конечно, не ладонь, а окружающую ее пустоту. — Я искала выход. Искала изо всех сил. И не вижу его. Ты не веришь мне и не поверишь, что бы я ни говорила и ни делала. Но знай, просто знай: твои чувства, воплощаясь в создаваемом мной мире, пришли ко мне. Так бывает всегда. Чем больше берешь, тем больше получаешь, в этом и есть секрет любви демиургов к помогавшим им в создании миров людям. Именно это, а не притворство из страха, как предполагаешь ты.
Меня гложет твоя совесть, у меня болит твоя жалость, я люблю тебя твоей же отраженной любовью… И ничего не могу с этим поделать. Ни-че-го, — с горечью произнесла она. — Каждый раз, когда ты игнорируешь очередную грозящую тебе смертельную опасность, — заглядываешь в пропасть, стоя на ненадежном карнизе, ныряешь в кишащую акулами лагуну, устраиваешься на ночевку под старыми, готовыми рухнуть от любого вздоха каменными развалинами, — мое сердце замирает от ужаса, что я могла не успеть. И когда-нибудь так оно и будет. И мир, наше детище, наше создание, погибнет вместе с тобой.
Два года или двадцать тысяч лет я искала выход из этого замкнутого круга, круга веры и любви. И все-таки нашла его. Ты не веришь моим словам. Но сможешь поверить, когда они будут подкреплены моей смертью. И тогда, может быть, ты сможешь возродить свою любовь и станешь хранителем этого мира. А даже если и нет — той жажды жизни, которую ты заберешь у меня, должно хватить, чтобы унять твою тягу к смерти. Да и мое бессмертие и могущество, которое ты получишь вместе со всем остальным, должно затруднить тебе попытки самоубийства. По крайней мере, подобные «случайности» вроде падения со скалы тебя убить не смогут.
Все. Я готова. Рази.
Эльга закончила свою пламенную речь и, выпрямившись, замерла, зажмурившись и даже не дыша. Для нее, как и для любого из демиургов, привыкших в любой ситуации превыше всего ценить собственную жизнь, подобная неподвижность явно стоила больших усилий. Сейчас, когда все ее инстинкты отчаянно требовали немедленного отступления, бегства, телепортации куда-нибудь подальше, сохранение подобной, пусть несколько напряженной и неестественной, неподвижности явно было немалой заслугой.
Несколько секунд, наверняка показавшихся ей вечностью, я также сохранял неподвижность, занятый размышлениями. Предложение Эльги было соблазнительно. Очень соблазнительно. Ее чувства, ее жизнелюбие… Да, они были способны хотя бы частично заполнить терзающую меня пустоту и послужить тем семенем, тем плодородным субстратом, который позволил бы мне возродить свою душу. Но… Что потом? Если я все же смогу взрастить любовь, а Эльги уже не будет? Возродить совесть — чтоб вечно терзаться? И даже не иметь возможности погибнуть, случайно сорвавшись с какой-нибудь горы?
Нет, наверно, я бы все же принял ее предложение, если бы в этот момент передо мной не замаячил иной, пусть слабый, ненадежный, но все же более приемлемый выход. А если даже он и окажется обманкой, то что ж… Всегда можно будет вновь вернуться к ее предложению.
Со вздохом я опустил руку, втягивая пустоту в свое тело. Почуяв исчезновение угрозы, Эльга открыла
