прядь пушка в коротенькую косичку. Манюня, не выпуская из зубов подол юбки, прогундосила:
– Вы лучше почешите… Зудит, спасу нет!
– Если зудит, значит, растёт, – не без ехидства заметил Ваня.
– Любопытнейший феномен, – пробормотал Павианыч, поворачивая Манюню и так и сяк. – Не предполагал даже… И давно это у тебя?
– Давно… Почти сразу полезло, как мазаться стала… И везде-е-е…
Зарыдав, Манюня окончательно спустила рейтузы, и оказалось, что овечьей шерстью покрыт не только её живот, но и так называемые чресла. В этих буйных и, по сути дела, сорных зарослях терялись скудные лобковые волосёнки.
– Зачем же ты ляжки намазала? – рассердился Павианыч.
– На всякий случай, – сквозь слёзы сообщила Манюня. – Чирьев забоялась… Помоги-и-те!
– Как же я тебе помогу? – буркнул несколько смущённый Павианыч. – Удаление волос – не мой профиль. Сбривай пока. А потом купишь себе какое-нибудь средство в косметическом салоне. Сейчас эпиляторов хватает.
– Помогите… Анзору помогите. – Манюня еле-еле справлялась с рыданиями. – Я уже как-нибудь обойдусь… Меня мужики такой ещё больше любят. Козочкой зовут. Или пушистиком.
– Не понимаю, при чём здесь Анзор? – Павианыч самостоятельно подтянул Манюнины рейтузы и даже оправил выпавший из её зубов подол юбки. – А у него что болит?
– Душа! – с надрывом сообщила Манюня. – Он плеши своей страшно стесняется. Говорит, что настоящий грузин должен быть волосатым. Как Багратион. Как Сталин. Как Буба Кикабидзе. Как Сосо Павлиашвили. Поэтому в народе Берию так не любили. То же самое и с Шеварднадзе… Когда Анзор из Тбилиси уезжал, лохматым был, как пудель. Я на фотографии видела. Как теперь назад возвращаться? Вся родня засмеёт. Скажут, что денег в Москве не нашёл, зато шевелюру потерял… Позвать его?
– Не надо! – запротестовал Павианыч. – Ты лучше скажи, куда его волосы подевались?
– Молодой был, глупый. Однажды голову вместо шампуня растворителем помыл. После этого и облысел.
– Даже и не знаю, поможет ли ему моё средство. – Павианыч всё ещё колебался. – Боюсь, как бы хуже не стало.
– Куда уж хуже! У него на голове всего шесть волосин осталось. И все в ушах… Помоги-и-те! – она снова скорчила плаксивую гримасу.
– Ладно, забирай. – Павианыч протянул ей литровую банку, наполненную чем-то вроде прогорклого подсолнечного масла. – Последние мои запасы… Да только про себя не забывай. Курс лечения ещё не закончен.
– Вот спасибочки! Золотое у вас сердце, Пахом Вивианович! – Манюня вцепилась в банку так, словно она была наполнена золотым песком. – Век не забуду! Когда в Тверь на толкучку поеду, обязательно в церковь зайду. Свечку за ваше здоровье поставлю. И молитву закажу. Чтоб вы ещё сто лет прожили!
– Лишние расходы ни к чему, – смягчился Павианыч. – Я и добрым словом обойдусь. Знать, таков мой жребий – помогать людям. Даже столь никчёмным, как ты с Анзором. В следующий раз захвораешь – приходи. Только впредь все мои предписания выполняй. Никакого самовольства. А то ещё сдуру задницу целебным бальзамом намажешь.
– Есть грех, – опустив глаза, призналась Манюня. – Уже намазала.
– Зачем? – в сердцах воскликнул Павианыч.
– Да так… Случайно вышло. Я, живот помазав, ладони об задницу вытирала, – для пущей убедительности она продемонстрировала этот пагубный жест.
– И как же теперь тебе с волосатой задницей живётся?
– Да ничего. Только в сортир с расчёской хожу… Если по большой нужде приспичит… Но Анзор обещал на днях парикмахерскую машинку достать. Полегче станет.
– Если так и дальше пойдет, твоему Анзору придётся газонокосилку доставать, – с упреком произнёс Павианыч. – А шерсть ты не выбрасывай. Свяжешь мне из неё тёплые носки.
– И в придачу кисет с отделкой из человеческой кожи, – добавил Ваня, но оценить его шутку было уже некому: Манюни и след простыл.
– Ну что – убедился? – сразу насел на него Павианыч. – Видел волшебное действие моего бальзама?
– Ты про фурункул или про волосы? – уточнил Ваня.
– И про то, и про другое.
– Фурункул, скорее всего, сам прошёл, это ведь не сифилис, – сказал Ваня. – А волосы на заднице – это ещё не доказательство. При здешней экологии у человека и не такое может вырасти. Хоть волосы, хоть рога, хоть раковая опухоль. Сам говорил, что на вашей свалке пырей гуще сирени вымахал… Но если Анзор восстановит свою шевелюру – тогда совсем другое дело. Это будет настоящая сенсация. Сразу помчимся патентовать твой бальзам.
– Помчимся? – удивился Павианыч. – И ты со мной?
– Конечно!
– А в качестве кого?
– В качестве юрисконсульта. Или шефа службы безопасности. Ты на мой рост внимания не обращай. Брюс Ли тоже не очень крупным был.
С целью демонстрации своих необыкновенных физических качеств Ваня прикурил от уголька, извлечённого из печи, а потом раздавил его в пальцах, вызвав тем самым целый сноп искр.
Павианыч в долгу не остался и хотел проделать ещё более впечатляющий номер – то ли сесть задницей на раскалённую плиту, то ли выпить кружку кипящего варева. Однако этому рискованному поступку помешал осторожный стук в дверь.
Ваня подумал сначала, что это вернулась Манюня, желающая щедро расплатиться с Павианычем своим соблазнительным пушистым телом. Но на пороге вновь появился лысый Анзор.
На сей раз, следуя категорическому требованию Павианыча, он облачился в белый застиранный халат, скорее всего, позаимствованный на пункте санитарной обработки, расположенном поблизости. Череп грузина, обильно смазанный бальзамом, сверкал, как бильярдный шар.
Низко, но с достоинством поклонившись, Анзор положил на край стола пухлый пакет, перетянутый шпагатом.
– Прими, дорогой, – сказал он, глядя на Павианыча благодарным взором. – Это пока задаток. А если волосы вернутся, в пять раз больше получишь. Нет, в шесть!
Не дожидаясь реакции хозяина, Ваня развернул подарок. В упаковке из нескольких газет находились деньги. Семьдесят рублей мелкими купюрами. Цена пол-литра водки среднего качества.
Проводив взглядом гордо удалившегося Анзора, он промолвил:
– Правильно говорят – с паршивой овцы хоть шерсти клок.
Павианыч добавил:
– Не забывай, что вдобавок мне обещаны теплые носки из человеческого пуха. Именно о таких мечтал когда-то большой друг советского народа император-людоед Бокасса Первый, он же и последний…
– Слава те, господи! – удовлетворённо вздохнул Павианыч, когда их наконец-то оставили в покое. – Теперь можно и причаститься. Нет ничего хуже, чем прерванная
