Но вот прошел Иванов день в 1127 году, и все двенадцать ларцов из тесаного камня наконец стояли в рыцарском зале дома тамплиеров.
— Дорогие господа и братья! — господин де Пайен высоко поднял драгоценный крючок, — в заклинании, которое мы около десяти лет назад унесли с собой из Клерво, есть такие слова:
Теперь мы без труда можем узнать тайну ларцов. Но верите ли вы в то, что мы постигнем ее? Вряд ли она заключена в каком-то одном слове или фразе. Скорее, мне кажется, мудрейшие из мудрецов всего мира должны долго и кропотливо исследовать содержимое этих двенадцати ларцов. Разумеется, такие мудрецы есть уже сегодня. Об этом позаботился аббат из Клерво. Но к работе нужно привлекать новых и новых мудрецов, чтобы одни сменяли других в своих исследованиях. Наша задача — доставить эту грандиозную сокровищницу мудрости, которую нам удалось отыскать, в Европу. Ибо стены этого дома недостаточно прочны для того, чтобы служить хранилищем. И королевство Иерусалимское не является достаточно безопасной территорией: со всех сторон ему угрожают враги. Давайте же в последний раз проявим выдержку, незаметно доставив каменные ларцы в Замок Железных Часовых! Хотите ли вы, чтобы так было?
— Да будет так, — согласились рыцари, находясь под впечатлением этой речи; и среди них не оказалось ни одного, кто не смог бы обуздать свое любопытство.
Великий крестовый поход
Чужой на Западе
Холодным январским днем 1128 года странная группа людей, растянувшаяся по долине Сены, двигалась в направлении течения реки. Путешественники редко выбирали дорогу по этой глухой местности, и уж конечно, не зимой. Хорошо еще, что в тот год здесь не выпало снега! Так думали пастухи в горах Лангра, поившие своих овец водой из Сены. Они могли узнать контрабандистов, переправлявших свой жалкий товар из Бургундии в графство Шампань. Но те обычно тащили все, что было предназначено для продажи, в деревянных ящиках на спине.
Пастухи могли также узнать многих господ и рыцарей, проезжавших через горы со своей свитой, отправляясь на войну. Но у них никогда не было повозок, нагруженных скарбом. С повозками путешествовали обычно торговцы или бродячие актеры.
Из любопытства пастухи занялись подсчетом: всего было шесть повозок, и каждую тащил мул, на котором сидел рыцарь. Вытянув шеи, они увидели на каждой телеге по два тюка, прикрытых мешками. «И если все это не ради смеха, то похоже, что на повозках везут тесаные камни», — думали пастухи.
На рыцарях были остроконечные кожаные шапки и нагрудные панцири; у каждого с седла свисал обнаженный меч, а ведь на здешних границах сейчас царило спокойствие. Часть свиты ехала впереди повозок, образуя авангард, другая часть ехала в арьергарде — нет, ни о каких путешественниках здесь не могло быть и речи!
«Гей!» — кричали пастухи, обращаясь друг к другу, они жестикулировали и тихо свистели, продолжая наблюдать за проезжающими, пока те не скрылись из виду.
В арьергарде ехал Арнольд, сын Пьера. Украдкой он вытирал слезы со щек. Страну, где он родился, Арнольд находил ужасно безобразной. Эти черные деревья без листьев, эта гнилая и мокрая трава и туман, проникающий сквозь одежду, — и это в январе, когда в Святой Земле уже цветут деревья и от них распространяется великолепный аромат! А вскоре на них появятся золотые плоды. Огромные караваны воздухе только дурные запахи. И никто здесь не носит тюрбанов. Последние тюрбаны он видел в портовом спускаются к морю, звеня колокольчиками, и воздух пахнет пряностями, которые везут верблюды. Здесь же в городе Марселе, куда пришел королевский флот с прибывшими в Европу тамплиерами. С ними вернулась и семья Пьера. Арнольд был очень опечален, что мать так легко рассталась с маленьким домиком, с таким уютным внутренним двором. Ведь там они все-таки жили вместе с отцом! И Арнольд снова заплакал.
— Не плачь, малыш! — утешал его толстый Эдюс. — Ты еще увидишься с мамой.
Но Арнольд плакал не из-за матери. Ей эта страна нравилась. В первый раз после смерти отца Арнольд увидел радость на ее лице, когда в Лионе они встретились с каменотесами. Радость, конечно, омрачили слезы, но все же это была радость. Она не исчезла даже в тот момент, когда с матерью поздоровался хмурый дядя Арнольда и спросил: «Где мой брат?» Узнав, что Пьера больше нет в живых, он посмотрел на мальчиков испытующим взглядом, словно желая понять, сгодятся ли они когда-нибудь в каменотесы, и сказал:
— Моей хозяйки тоже больше нет в живых, — повернулся и прошел в дом впереди них.
Кухня была темная, но теплая. Обратившись к деверю, мать сказала:
— Арнольд завтра рано утром должен ехать. Тамплиеры хотят взять его к Пайену. Он встретится со своим господином. У тамплиеров работал твой брат.
И так как она поняла, что ему ничего не было известно о тамплиерах, она добавила:
— В Иерусалиме.
Деверь кивнул головой.
— Я хотел бы работать со старшим из твоих сыновей, — сказал он, — потому что он сильнее младшего.
На следующее утро Филипп проводил брата до ворот. Тамплиеры уже ожидали его. Толстый Эдюс подвел к Арнольду его коня, и братья, сжав губы, стали прощаться; они положили ладони на лоб, как это делают мусульмане, и слегка поклонились друг другу.
Когда Арнольд уже сидел в седле, Филипп что-то вынул из кармана и поднес к губам. Это был один из двух маленьких бедуинских рожков, подаренных королем на прощание сыновьям Пьера. «Это для того, чтобы вы не забывали Иерусалим», — сказал им тогда король дружеским тоном.
Филипп затрубил в рог, и Арнольд ответил. И это означало: «Мы никогда не забудем Иерусалим и, когда вырастем, вместе вновь его увидим!»
Господина де Пайена не было в обозе, проезжавшем через горы Лангра. Из Марселя он направился прямо в Труа, столицу Шампани, где 13 января по приглашению аббата из Клерво собрались высокопоставленные духовные и светские лица. В тот же день тамплиеры должны были утвердить устав ордена и право по собственному выбору принимать мужчин в орден Бедных Рыцарей Христовых.
Господин де Пайен спрыгнул с коня и пошел в кафедральный собор. Многочисленные свечи распространяли сладковатый аромат и золотистый свет, которого, однако, не хватало для того, чтобы осветить огромное пространство до самых сводов. Приглушенный шум голосов обволакивал собор.
Жан Мишель, который вел протокол, уже приготовил гусиные перья и разложил их перед собой на
