Тайна рыцарей тамплиеров

золотых сарацинатов. Господь благословил нашу работу.

Для дальнейшего содержания крепости нам ежегодно необходимы 40 000 византийских золотых сарацинатов. Ибо каждый день требуется снабжать продовольствием 1700 человек; во время военных действий — 2200.

Это число включает: 50 рыцарей ордена и 30 сервиентов, занимающихся охраной крепости, 50 местных рыцарей, получивших образование у нас; кроме того — 300 стрелков из лука, 820 ремесленников и 400 слуг. Да хранит Господь этот бастион на Святой Земле!

Ответственный — Эрнест Шартрский, прюдом».

Деодат вытер слезы рукавом. О падении крепости Сафет уже было известно на Западе. Теперь он больше не увидит своего брата, чей почерк ему пришлось только что разбирать.

Вечером Деодат устало поплелся в дом каменотесов к Жоффруа. Он рассказал ему об отчете Эрнеста и сел между соседями и родственниками за стол в большой кухне.

Там был Жоффруа, столь же седой, как и он сам. Но Жоффруа еще мог работать в мастерской. Рядом с ним расположился скупой на слова Жерек. Справа от Жерека сидел купец, чьи долги в прошлом году уплатили тамплиеры, так как он был стар и неплатежеспособен. А около него — мельник, державший на Соне одну из мельниц ордена, не так давно он получил разрешение записывать перемолотое им зерно на собственный счет.

Ева, жена Жоффруа, поставила на стол свечу, а жена Жерека подбросила полено в очаг. На скамьях у стен сидели матери с детьми. Так было заведено на протяжении нескольких поколений. Светловолосый юноша, которому можно было дать около четырнадцати лет, положил небольшую охапку сучьев в деревянный ящик рядом с очагом и вытер руки о штаны.

— Ты можешь проводить меня обратно в наш городской дом, — сказал ему Деодат, с трудом поднявшись с места, — у меня еще есть там дела.

Он крепко вцепился пальцами в свое искривленное плечо, и сразу стало понятно, как оно болит. Держась за племянника, Деодат вышел на улицу.

— Будь внимателен, — сказал он, — улица обледенела.

В кухне продолжался разговор. К собеседникам присоединился новый подмастерье, прибывший из Шартра. Там он жил в строительном бараке у Андре, который после смерти своей жены отдал осиротевшую мастерскую арендатору, но сам мог оставаться там до конца дней. Когда Андре узнал, что его сына Эрнеста уже нет в живых, ему самому захотелось умереть.

— Это я могу понять, — мрачно сказал Жоффруа, и Ева, утешая, положила руку ему на плечо.

Когда же юный Арнольд вернулся из дома тамплиеров и Жерек спросил: «Благополучно проводил кузена, сынок?» — Ева взглянула на Жерека не без зависти, и какое-то время разговор за столом не клеился.

Затем дверь снова отворилась. В комнату потянулся холодный воздух с улицы. Ни слова не говоря в кухню вошел какой-то тамплиер и большими шагами направился к очагу. Его пристальный взгляд лишь мимолетно задержался на собравшихся и остановился на Жоффруа и Еве. Тяжелый вздох потряс его грудь, из уст вырвались слова: «Слава Богу». Желая согреться, он протянул руки к очагу.

Огонь осветил лицо этого человека лет тридцати двух: задубевшая кожа, глубокие складки спускаются от крыльев носа к подбородку, лоб изрезан морщинами, красный рубец шрама вздулся от виска до самого уха. На бороде у него медленно таял снег, от обледенелого плаща поднимался пар. Вопросительные взгляды были прикованы к вошедшему. Тишину нарушал лишь плач ребенка.

— Жоффруа, — робко сказала Ева, — это наш сын. Это Альфонс!

Жоффруа, сжав кулаки, тяжело опустил их на стол. Значит, это его сын, убежавший из дома восемнадцать лет назад! Единственный сын, который должен был получить мастерскую из отцовских рук! Сбежавший! Как глубоко Жоффруа тогда переживал! До сегодняшнего дня он не мог оправиться от этого удара. Что Альфонсу здесь нужно? На его месте сидел Жерек, у которого были свои сыновья! Старший из них, Арнольд, почти взрослый.

Ева вгляделась в лицо сына; как оно изменилось… «Это мой ребенок? — спросила она себя. — Мой сын?»

Полумертвой от горя была она в тот день, когда он исчез из города с группой крестоносцев. «В Дамьетту! — воодушевленно призывали они. — Вперед, в Дамьетту!» Но Дамьетту тогда отвоевать не удалось, и Ева долго убивалась о сыне.

— Что ты хочешь? — сказала ей тогда одна из соседок. — Ему же все-таки четырнадцать лет! А разве не было детских крестовых походов? Дети отправлялись в Святую Землю без ведома родителей! Если даже никто из них не вернется и, может быть, все погибнут, то, без сомнения, они попадут на небо.

Еве была понятна гневная боль Жоффруа.

И тут Альфонс с поднятыми руками опустился посреди кухни на колени:

— Я прошу прощения у родителей за горе, которое им причинил.

Ева незаметно положила свою ладонь на стиснутый кулак мужа. Жоффруа низко склонился, уставившись в стол. Наконец он выпрямился и повернулся к стоявшему на коленях.

— Встань, сын мой, — сказал он хриплым голосом, — добро пожаловать в дом отца.

Альфонс встал, Жоффруа подошел к нему и положил руки ему на плечи. Долго он вглядывался в лицо сына. Затем, не говоря ни слова, прижал Альфонса к груди.

Альфонс поздоровался с дядей Жереком, его женой и друзьями, сидевшими за столом. Он попросил, чтобы ему назвали но именам его двоюродных братьев и сестер. Особенно понравился ему Арнольд, который, как казалось Альфонсу, был похож на него самого, когда он мальчишкой убежал из Лиона.

— Сегодня у меня мало времени, — сразу же сказал Альфонс, — меня ждут в замке тамплиеров на Лебедином озере. Но завтра вечером я посижу с вами подольше.

— В городском доме вашего ордена находится Деодат, — сказал Жоффруа, проводив сына до двери, — если бы ты пришел чуть раньше, ты застал бы его.

Ева не сводила глаз с Альфонса. Выглядел он нездоровым. Почему он все время держится за бок? Может быть, он ранен? Альфонс нагнулся за плащом и застонал. Но Ева не отважилась спросить, что с ним. Она решила сделать это на следующий день или позже, когда вернется прежняя доверительность.

У двери Альфонс весело подмигнул детям.

— Итак, до завтра! — крикнул он в кухню и затворил за собой дверь.

— До завтра! — донеслись в ответ детские голоса.

Он вышел из дома на темную улицу. Над городом стлался молочный туман. С Альфонса слетела вся веселость. Словно в нерешительности, он остановился у своей нетерпеливо перебирающей копытами лошади, по-прежнему держась рукой под плащом за бок. Затем с трудом сел на лошадь и выехал из города.

— Кто там? — спросили часовые.

— Тамплиер, еду в замок.

Поздно ночью, когда Альфонс удостоверился, что все монахи уснули, он вскочил с мешка, набитого соломой, и на цыпочках прокрался в центр спальни, где с потолка свисала сальная свеча. Он поднял рубаху на больном боку, но в тусклом свете свечи ничего не смог разглядеть. Только к утру Альфонс провалился в тяжелый, как забытье, сон без сновидений. Когда караульный протрубил сигнал пробуждения, Альфонс с трудом поднялся, свинцовой усталостью были скованы у него руки и ноги. Братья уже шли в капеллу к первым молитвам, Альфонс все еще стоял над тазом с водой, собираясь умыться. Наконец он опустился на колени на каменные плиты капеллы. Во время заключительной молитвы он упал ничком. Монахи подбежали к больному и вынесли из капеллы.

Когда Альфонс пришел в себя, он лежал раздетый, на носилках в комнате для больных. Какой-то старый тамплиер склонился над ним, разглядывая его бок и покачивая головой. Он очень сурово посмотрел Альфонсу в глаза и сказал:

— Мы научились со смирением принимать судьбу, посылаемую нам Господом. У тебя проказа, брат.

Альфонс с ужасом уставился на старика, отказываясь понимать смысл произнесенных им слов. Он крепко сжал губы и впился ногтями в ладони.