— Часто случается, — продолжал старик, — что монахи привозят с Востока проказу. Но только недавно мы стали готовы к этому. В верхнем течении Ардеша мы выстроили дом для прокаженных. Четверо братьев проводят тебя туда.
— Когда? — с трудом вымолвил Альфонс обескровленным ртом.
— Через полчаса они туда поедут.
Грузовое судно ожидало их в неприветливой воде Роны, казавшейся черной между покрытыми снегом берегами. Сосульки свисали с мостков и бортов.
Завернувшись в плащ, Альфонс сел на корточки на связку соломы. Того, что происходило вокруг, он не воспринимал. Перед глазами у него были прокаженные, которых он видел на Востоке. Они жили не в городах, а в пещерах и ели все, что посылало им милосердие ближних. Когда монахи ордена заболевали проказой, им предоставляли особые кельи в монастыре. Из этих келий иногда доносились печальные песни. Должно быть, в доме на Ардеше тоже были такие кельи и такие песни. Альфонс боялся поверить, что и у него там, на Ардеше, сгниют пальцы на руках и ногах, и он будет петь печальные песни и однажды ослепнет. Он глядел на свои красивые здоровые руки, которые мог сжимать в мощные кулаки, и вдруг весь содрогнулся от сознания страшного горя.
«У тебя проказа, брат, — повторял Альфонс, всхлипывая, слова старика, — проказа!»
Однако он уцепился за ту слабую надежду, которая у него еще оставалась: эта болезнь протекала у всех по-разному. Она могла прогрессировать медленно, что давало возможность сделать еще кое-что своими руками.
Монахи, сопровождавшие Альфонса, сердечно его утешали, когда услышали, как он всхлипывает.
— Брат, — попросили они, — будь мужествен, мы хотим видеть в тебе пример борьбы с болезнью, если она постигнет и нас.
Там, где страдания
Высоко в горах, в конце Севеннской равнины, за высокой стеной был расположен дом для прокаженных тамплиеров. Приближаясь к нему, Альфонс в испуге прислушивался. Неужели там не слышно стонов, неужели оттуда не доносились траурные песни, трогавшие его на Востоке до глубины души?
Ворота открыл монах, взявший у них лошадей. В глубоком потрясении Альфонс смотрел на его забинтованные пальцы: они были страшно короткие! Может быть, у него и пальцев ног уже не было? У Альфонса кружилась голова. Походка слуги, который отвел коней, была такая странная и шаткая.
Но монах уже возвращался из конюшни, что-то насвистывая:
— Показать вам здание, прежде чем комтур поговорит с вами?
Они последовали за ним в комнату, обставленную грубыми деревянными столами и скамейками.
— Это наш дворец! — с гордостью сказал монах. — Эти столы и скамьи изготовлены только больными, — он показал на дверь: — Теперь проходите сюда, здесь вход на кухню.
Кухня оказалась большая, вторая дверь в ней вела во двор.
— Здесь очаг для приготовления мяса, а там — для супа. Этот, с противоположной стороны, согревает комнату для тяжелобольных. Смотрите, вот сквозь стену проходит желоб для воды, зачем он нужен, вы еще увидите. В комнату к тяжелобольным прямо из кухни не попасть, для этого необходимо сначала выйти на улицу. Еду для тяжелобольных мы подаем через вот это окошко, благодаря ему не приходится переносить пищу через двор, охлаждая ее, что не на пользу нашим братьям.
Альфонс с трудом глотал воздух пересохшим ртом — тяжелобольные! Он живо представил себе, как они корчатся на своих кроватях или ползают по полу. Запах гниющей плоти наполнял воздух. Суетились санитары, они меняли повязки, клали под убогие тела набитые сеном тюфяки и грузили загрязненное сено на тачки. Другие промывали гнойные повязки в тазу, в который вода поступала через желоб из кухни: стоило вынуть из стены затычку, горячая вода текла в корыто. Некоторые из больных сидели на постелях, молясь, подняв кверху ничего не видящие глаза. Многие стонали. Альфонс боялся упасть в обморок. Он еще не знал, сколько лет ему суждено провести в комнате для тех, у кого болезнь протекала в легкой форме. Его болезнь прогрессировала медленно.
Несколько лет Альфонс занимался земледелием, делал упряжь для волов, пилил дрова, нарезал деревянные стержни и костяшки для счетов, насколько ему позволяли больные пальцы, а кроме того плел изделия из соломы и веники из дрока. За работой у него, как и у других больных, пропадали все печали; больные не раз говорили ему: «Будь мы на Востоке, мы, скорее всего, уже умерли бы».
В первые же дни он обзавелся другом по имени Жан, с которым быстро нашел общий язык.
В ясный осенний день их послали на соседний плоский холм собирать колосья. После работы они присеяли под кустом можжевельника; друзья ели лепешки и пили разбавленное кислое молоко. Было еще светло, и они не спешили возвращаться.
Положив подбородки на высоко поднятые колени, они глядели в даль, где пересекались линии куполообразных горных вершин. Словно золотые платки, крошечные поля, покрытые жнивьем, лежали в низинах. На голубом небе вырисовывался бледный месяц. Друзья наслаждались глубоким спокойствием.
— Есть вещи, подобные этому месяцу, — сказал Жан. — Средь бела дня их видишь редко или даже совсем не видишь — и все же они оказывают влияние на жизнь. Сейчас я думаю о тайне нашего ордена.
Альфонс кивнул. Они молчали до тех пор, пока не настало время отправляться назад. Когда они спускались по узкой тропинке, Альфонсу в первый раз пришло в голову, что эта местность стала для него совсем родной. «Сколько времени я здесь нахожусь?» — спросил он себя, но не нашел точного ответа на вопрос.
В доме прокаженных Альфонса ждал какой-то человек. Это оказался Арнольд, превратившийся в молодого тощего каменотеса. Он радостно поздоровался с кузеном.
Альфонс протянул Арнольду руки, которые перед этим бессознательно прятал за спиной. На пальцах не было ногтей. Он обнял младшего брата, радуясь его приходу, и стал нетерпеливо выспрашивать все новости.
Арнольд рассказал о Лионе, о своих странствиях, о работе и, наконец, о том, что собрался жениться.
Она — дочка угольщика из нашего города, — сказал Арнольд, как будто это что-то объясняло, и Альфонс по-братски поздравил Арнольда.
В спальне Альфонс лег на кровать. Голова у него кружилась, а глаза жгло сильнее, чем обычно. Может быть, он слишком долго сидел на солнце? Или это были первые признаки потери зрения? На краткий миг его обуял прежний страх, но он произнес слова, которыми утешались все больные: «Все мы в руках Божьих».
После этого Альфонс еще восемь лет провел среди тех, у кого болезнь протекала в легкой форме, и Арнольд часто посещал его, рассказывая ему о своей свадьбе, о том, что у него родились дети, а также и о смерти Деодата, Жоффруа и Евы.
Болезнь стала спешить. С пальцев она перекинулась на руки и ноги; начали гнить веки, и настал день, когда Альфонс ослеп. Жан, приходивший к нему ежедневно, испытывал большое горе, глядя на пустые глазницы и оголенные зубы друга, так как у того начал гнить и рот.
Этот жалкий остаток человеческого тела прожил еще долгие годы, и разум его живо воспринимал все, что происходило в мире.
— Как идут дела на Востоке? — спрашивал Альфонс, пока еще был в силах шевелить языком. — Что известно о наших бедных братьях в Святой Земле?
Триполи потерян, но султан гарантирует новое перемирие.
Потом у Альфонса совершенно иссякли силы, и задавать вопросы он мог только с долгими
