— Нет, — ответил Жакоб, подавив в себе испуг, — нас послал Ландольф из Корбейля, если только ты тот самый Гофрид, которого мы ищем.
— Ландольф? — недоверчиво сказал корабельщик. Он снова опустился на скамейку, и прошло довольно много времени, прежде чем он вспомнил о мальчиках.
— Садитесь сюда! — скомандовал Гофрид. — Ближе ко мне! Нет, еще ближе! Совсем близко!
Они опустились на колени перед скамейкой, и лица их придвинулись к корабельщику.
— Скажи нам, действительно ли ты тот Гофрид, который дружит с Ландольфом, — попросил Жакоб. — Скажи какую-нибудь примету.
— У Ландольфа редкие волосы и рыжеватая бородка. Он одутловат, и у него острый глаз. На полке у него в кухне стоит глиняная солонка. В ящике стола он хранит хлеб.
— Он угощал меня хлебом-солью! — воскликнул Жакоб. — Ты прав во всем.
— Тогда и тебе удалось оправдаться передо мной, потому что Ландольф дает хлеб-соль только людям, действительно заслуживающим доверия. Итак, добро пожаловать, и расскажите мне обо всем подробно! Потом посмотрим, могу ли я чем-нибудь вас угостить.
Корабельщик хотел приподняться, но, застонав, остался на месте.
Эрек достал из мякины сверток и положил его Гофриду на колени.
— Известия для тамплиеров, сидящих в подвалах парижских жилых домов. Ты должен их вручить.
Гофрид снова предпринял попытку встать, чтобы взять восковые таблички. Попытка закончилась неудачно.
— Из-за этих проклятых болей мне становится все хуже! — вырвалось у него. — Наверное, у меня вывих… Мне… мне… понимаете ли, при загрузке моей баржи… на руку упало бревно, — он наблюдал за мальчиками краешком глаза: поверят ли они его рассказу? — Цирюльник ко мне не приходит, так как говорит, что слишком занят.
— Мой друг Эрек, — рассудительно сказал Жакоб, — очень толковый пастух. Он разбирается в болезнях и многие может лечить. Может, он вылечит тебя?
— Хорошо, вылечи меня! — сказал Гофрид и снял полотенце с руки. Жакоб в ужасе отпрянул: предплечье, и плечо были покрыты черными, красными и синими пятнами. Вся рука распухла. Казалось, запястье сломано, так как ладонь была вывернута. Эрек вопросительно посмотрел в лицо больному, но Гофрид отвел взгляд.
Когда вечером Жакоб лежал рядом с Эреком на чердаке, он тихо спросил:
— Можно ли вылечить так изувеченную руку?
— Можно, если только кто-нибудь не помешает этому!
— Как это помешает? Не упадет же снова на него бревно!
— Это было не бревно, Жакоб, это была пытка.
Тут Жакоб понял, почему сторож, указавший им дорогу, так гадко смеялся.
— Боюсь, — сказал Эрек спустя некоторое время, — что дом Гофрида не самое подходящее место для хранения восковых табличек. Здесь их легко могут найти! Мы должны постараться как можно скорее унести ноги из этого дома.
Как только мальчики оставили Гофрида в одиночестве, ему в голову пришли точно такие же мысли. На следующее утро он велел Эреку надеть на голову черно-белый платок, висевший на гвозде рядом с дверью.
— Ты высокий, — сказал Гофрид, — и тебя все увидят. Поэтому иди на улицу, где живут студенты, и следи за нищими, которые будут там появляться. Увидев твой платок, они проведут средним пальцем по лбу, тем самым подав тебе знак. Тогда подожди их за следующим углом. Когда они подойдут к тебе, скажи им только одно слово «рыба». Им всем известно, что я ожидаю их ночью.
Когда мальчики сказали, что все поняли, он попросил их соблюдать большую осторожность, поскольку шпионы короля также могли быть переодеты в нищих и слоняться по улице, где живут студенты.
— Мы постараемся не попадаться им на глаза, — уверил его Эрек. — Мы ведь не хотим, чтобы у тебя заболела и вторая рука.
Тут Гофрид покраснел под своей щетиной и сказал:
— Ну ладно. Хватит болтать. Он снова улегся на скамью.
— Мою душу тяготит вот что, — сказал Гофрид мальчикам. — Мне бы нужно было чем-нибудь покормить вас. Но в доме совсем нет денег. Сыщики отняли у меня все.
Тогда мальчики обрадовались, что у них еще остались шесть серебряных монет от продажи ослов.
Эрек обмотал голову черно-белым платком, и они пошли по улице, где жили студенты. То и дело какие-то люди, проходящие мимо, проводили средним пальцем по лбу. Эрек и Жакоб свернули за угол, и когда кто-нибудь приближался к ним, мальчики говорили:
— Рыба!
Впереди них по улице прогуливались двое священников и оживленно болтали со встречными студентами. Но их юркие взгляды шныряли во все стороны.
— Как вам понравится, — спросил один из священников, — то, что король по дороге в Пуатье оставил Великого магистра и троих самых главных тамплиеров в замке Шинон?
— Ну, уж там они будут у него в руках.
— Папе он написал, что Великий магистр в пути заболел и не может ехать дальше. О прочих тамплиерах он не сообщил ничего.
— Королю нужно отдать должное, он отнюдь не глуп. Сначала он представил дело таким образом, будто идет навстречу пожеланиям папы и отправил тамплиеров в Пуатье, а затем устроил так, что самый главный из них заболел. Но, по мне, это правильно.
— При этом Великий магистр окончательно лишился своего последнего козыря — встречи с папой.
— Орден и без того погиб, и мне не хочется проливать по нему слезы. На мой взгляд, тамплиеры всегда были слишком жирны.
Мальчики вернулись к Гофриду в подавленном настроении и рассказали ему обо всем, что слышали. Они достали из укрытия восковые таблички, и Гофрид печально сказал:
— Срежьте швы!
Никто из них не мог прочесть написанного на этих табличках.
Вечером Гофрид велел мальчикам отправляться на чердак, оставив дверь дома открытой.
О сне нечего было и думать. Среди ночи мальчики услышали скрип дверных петель, приглушенные мужские голоса, затем снова заскрипела дверь, и все стихло. Утром кусок полотна, в который были зашиты восковые таблички, оказался пуст.
С руки Гофрида постепенно спадала опухоль, и исчезали страшные кровоподтеки. Эрек наложил на руку шину, но корабельщик еще долго не мог и думать о своей работе. И все же баржа должна была перевозить грузы, у мальчиков заканчивались деньги, вырученные от продажи ослов.
Однажды Гофрид велел позвать к себе старшего гребца, и примерно неделю спустя он сидел на гребном ящике своего корабля и отдавал приказания обоим мальчикам и гребцам. Эрек не позволил Гофриду даже двинуть больной рукой, он запретил ему работать и здоровой. С тяжелым вздохом корабельщик подчинился запрету. Когда же они вернулись к парижскому причалу, и больная рука сильно не беспокоила, во взгляде Гофрида светилось признание врачебного искусства Эрека.
— Сегодня, — весело сказал корабельщик Эреку, направляясь к себе в домик, — у меня впервые появилась надежда, что я все же смогу заниматься своим ремеслом.
Жакоба у причала задержали двое мужчин, которых он никогда раньше не встречал.
— Ну, малыш, — спросил один из них, — ты, кажется, ученик Гофрида?
— В чем дело? — поинтересовался Жакоб. Что-то отталкивающее было в человеке, крутившем серебряную монету у него перед носом.
Другой человек также вертел в руках серебряную монету.
— Многие, — прогнусавил он, — заслужили такую монетку, работая на нас. Итак, расскажи нам, что
