Калитка скрипнула, на улицу вышел пан Кунеш, ведя на коротком поводке своего облезлого пса.
- Добрый вечер!
Сделав несколько шагов, полковник остановился, опытным глазом обозрел местность. Опасности никакой.
Он почувствовал облегчение. Широкие окна виллы напротив затянуты гардинами, но это не собьет с толку обстрелянного солдата! Хитрость! Потому что за теми тяжелыми гардинами, внушающими ложное впечатление безопасности, живет немецкий полковник от авиации. Можно сказать, коллега! Кунеш часто смотрит сквозь застиранные занавески своей мансарды, как немец садится в открытый «мерседес»: великолепная выправка, размеренные, как у машины, движения, шофер, вытянувшись в струнку, четко взбрасывает руку, приветствуя его. Да, настоящий полковник! А какое у них чувство дисциплины - что и говорить, мы по сравнению с ними просто тряпичники, даже если взять времена нашего блеска, с горечью думает про себя полковник, шлепая в комнатных туфлях по своей мансарде. Ох, этот коллега напротив! Противник, конечно, но... Полковник не может запретить себе некоторой восхищенной симпатии. Он ни минуты не сомневается, что тот, в вилле напротив, знает о нем! И конечно же, следит за каждым его движением, докладывая об этом по инстанции. У него ведь инструкции! Как ведет себя полковник Кунеш? Следите за ним - отличный офицер, представляет особую опасность для третьей империи! Один раз - он может поклясться! - в окнах напротив блеснули стекла полевого бинокля. Ага, следят! Быть может, в вилле установлен даже легкий пулемет, со сладостным замиранием сердца подумал полковник Кунеш, достаточно неосторожного движения, и... Я в осаде! - сказал он себе, выпрямляясь. Ничего, полковник Кунеш выдержит, у Кунеша стальные нервы, господа германцы! Так жил полковник Кунеш. Ночами, за шторами затемнения, сидел над картой, решал сложные стратегические задачи. Мысленно горячо спорил о тонкостях стратегии с благородным коллегой из виллы напротив - легко одерживал верх над ним, в возбуждении щелкал худыми пальцами. Замечательная школа! Прошу, досточтимый коллега! Извольте! Мое мнение? Я избираю фронтальное продвижение пехотой вот до этой высотки, при поддержке танков, и здесь, - постукивание пальцем по карте, - бой!
Устарело? Позвольте возразить. Нет, благодарю, я принципиально не пью коньяк. Ха! Нет, мне еще рано на свалку, это выяснится, когда кончится теперешняя бестолковая война и с меня снимут осаду.
Полковник Кунеш пересек трамвайные пути, стараясь сохранить достоинство походки, хотя нетерпеливый пес тащил его вперед, и, не дойдя нескольких шагов до калитки виллы напротив (он любил переживать то приятное волнение, с каким проходишь совсем близко от вражеского гнезда), вдруг застыл на месте.
По пустынной улице снизу приближался открытый «мерседес», а на заднем сиденье... Он! Наконец-то они станут лицом к лицу, два настоящих солдата, опаленных порохом... Спокойно, Кунеш!
Пусть видит, кто перед ним!
Визг покрышек отдался в самом мозгу, хлопнула дверца, и Кунеш, как бы издалека, услышал лаконичное приказание:
- Also... morgen fruh! [10]
- Javolerobrst! [11] пролаяло изваяние шофера.
Обстоятельства встречи были не самыми благоприятными: пес в решающий момент присел на корточки под каштаном и с виноватым выражением морды принялся отправлять естественную надобность. Изменник! Оставалось крепко держать его на поводке и беспомощно ждать. Ладно! Его хотят унизить, а он не сдастся! Кунеш демонстративно выкатил впалую грудь и застыл в позе, в какой, вероятно, гордо ждут роковую пулю, упрямо решив ни на волос не отводить взгляда.
Вот я! Полковник Индржих Кунеш!
Немец вылез из машины, оскорбительно мимолетным взглядом скользнул по жалкой фигуре человека с собакой. Komisch! И, не останавливаясь, спесивец этакий, четким шагом промаршировал в свой садик.
Невероятно. Кунеша охватило чувство горького разочарования, но потом он догадался, и разочарование сменилось восхищением. Как владеет собой! Невозможно сомневаться, что немец, несмотря на гнусное штатское платье, распознал в нем офицера высокого ранга - солдат солдата нюхом чует. Но он и бровью не повел! Враг, конечно, но - достойный уважения! Коллега.
Он почувствовал, как натянулся поводок, глянул в преданные глаза своего друга, очнулся и с тихим вздохом последовал за собакой по крутой улице.
В вестибюле под лестницей, там, где обрываются гладкие перила, Войту догнала Алена; он узнал ее по частому стуку каблучков, но не оглянулся.
- Привет, супруг!..
И промчалась мимо, на лестницу, шелестя плащом.
Он поднял глаза - она была уже на втором этаже; оглянулась, махнула небрежно.
- Ты посмотри, что тебе милостивая пани прислала, - послышался укоризненный голос мамы.
И в эту минуту за Аленой захлопнулась дверь.
Громче стало тиканье будильника, а сверху слетел знакомый смех, пронизал до костей, как рентгеновы лучи,
Войта потрогал сверток; он был мягкий, на ощупь податливый. Он разорвал бумагу и вывалил содержимое на стул.
Одежда; куча одежды, пиджаки с плеча великана, из самых дорогих довоенных материй, какие нынче только во сне увидишь, брюки, жилеты, все чуть-чуть пахло старостью и нафталином. Гм... Ну и что? Спокон веку все поношенное платье переходило с бельэтажа в подвал, и даже свадебный костюм спустился к Войте из того же щедрого облака. Чего ж тут удивительного? Войта перебирал эту мягкую кучу, будто что-то искал, потом сунул руки в рукава пиджака. Ватные плечи отстали, пиджак болтался на нем как на палке! Глянь - пугало огородное! Сюда влезет еще один такой жених!
Посмотрел в зеркало и прыснул, потом вдруг стало стыдно, он сорвал пиджак, швырнул на стул, рванулся прочь.
Игла шипела в бороздке, из превосходного «биг-бена» лилась дурманяще-сладостная мелодия скрипки, коротко и резко лаяли в унисон саксофоны, и голос певицы тек, как ручей по сглаженным валунам, капал медом, дразнил.
- Конни Босуэлл, - мечтательно шепнула Алена. Она слушала, плотно сжав ресницы, уронив руки на колени. Войте ничего не говорило имя, но музыка приятно обволакивала его, она так подходила к теплому вечеру, он без сопротивления отдавался ей. Сидел он возле Алены, в ее белой комнатке, на хрупком пуфе, выложив на колени кулаки, и дохнуть боялся, чтоб не помешать. За окнами, в низине, город кутался в предвесеннюю мглу, а здесь все светилось белизной, все было благоуханно-нежным, царство хрупкости, в которое он провалился, как в царство давно забытой сказки, и в котором казался сам себе неуклюжим и неприятно-плотским. Все повторялось: опять была девочка с синим взглядом и светлой челкой. «Войтина, пошли играть!» - лепечет детским голоском ветряная мельничка... Ах нет, вот Алена рядом, покоится в кресле, и свитер натянулся на большой, твердой груди. Он не может подумать о ней без дрожи в теле.
Знает ли она об этом? Схватит вдруг его руку, в невинном порыве прижмет ее к груди.
- Войтина, как я рада, что мы опять подружились! - горячо воскликнет, блестя глазами. - Обещай, что всегда так будет!
А он без раздумья обещал бы ей три золотых волоска деда Всеведа или кусочек прошлогодней радуги... Кто ты такой? Ничтожество из подвала. В такие минуты Войта уверен, что сумел бы умереть за нее.
- Вот голос, а? - проговорила Алена в полумраке, когда пластинка кончилась. И, не дожидаясь ответа, запела сама, так точно копируя голос певицы и произношение, что трудно было заметить разницу.
- Ты умеешь по-английски? - только и смог он спросить восхищенно.
Алена тряхнула волосами, обхватила колени.
- Учусь. Хочешь вместе со мной?
- Пожалуй, у меня не получится, - скромно возразил он.
- Откуда ты знаешь! Это замечательный язык! Слушай! - Она негромко стала декламировать, смаковать незнакомые слова. - Слышишь музыку? Все сонги звучат прилично только на английском, тут уж ничего не поделаешь. - Она встала, подошла к окну, задумчиво загляделась на темный город. - Пригодится
