Сквозь плотный сигаретный дым, который не успевал уходить в вытяжное отверстие в центре потолка, он с трудом разглядел три фигуры, стоящие на войлоке в коленно-локтевых позах «Камасутры». Три соратника, пребывающие на четвереньках, азартно передвигали стоящие перед ними пиалы.
– Потом делаем обходной маневр и двигаем на Смоленск... – Заметно пьяный Бастурхан схватил полную кумыса емкость и, расплескав половину ее содержимого, с размаху брякнул донышком о поверхность войлока, отчего пролился и остаток.
– Стоп, стоп, стоп! А про Луганск ты забыл? – с пьяной ехидцей возразил Богурджи. Он осторожно взял другую пиалу и, осторожно расплескав половину ее содержимого, передвинул ее в сторону.
– Луганск – мой! – грозно заявил не менее пьяный Таджибек. – Не забывай, что я со своими воинами иду с севера, чтобы соединиться с воинами Субудая. Таким образом Луганск оказывается в клещах. – Он не глядя ударил ладонью по первой попавшейся пиале, отчего та, проливая содержимое, покатилась и звонко стукнулась о другую, стоявшую обособленно. Должно быть, это была армия упомянутого Субудая.
– Субудай! – со смехом выкрикнул Богурджи. – Кто такой Субудай? Вопрос о его назначении еще не решен, Бастурхан еще думает над этим! Возможно, четвертой армией будет командовать Угедей!
Почувствовав присутствие постороннего, трое внезапно замолчали и повернули головы к таращившемуся на них Подберезовскому.
– Охрана! Почему в ставке Главкома посторонние! Это вражеский лазутчик! – гневно выкрикнул Таджибек, но Бастурхан, скривившись, небрежно махнул рукой:
– Оставь... Это мой визирь. Ты лучше сюда смотри, сюда...
Потеряв интерес к Подберезовскому, трое опять углубились в изучение войлочной карты, а олигарх презрительно сплюнул:
– Тьфу... Стратеги, блин, блиннолицые, мать вашу...
Выйдя на свежий воздух, он побрел, пошатываясь, к своему личному, выделенному ему Бастурханом жилищу. Подойдя ко входу в юрту, он остановился и вдруг, зажав рукой рот, побежал на ее заднюю сторону, где его стало выворачивать наизнанку не прижившейся водочной массой.
– Борис Абрамович...
Услышав чей-то голос, он вздрогнул, от испуга прекратил блевать и настороженно вгляделся, вслушиваясь, в темноту. Опознав, наконец, характерный размеренный скрип трущихся металлических осей, Подберезовский успокоился.
– Кто там? – тем не менее спросил он, икнув.
– Борис Абрамович, это я, Седой.
– Тьфу, черт, напугал...
– Борис Абрамович, я устал.
– С чего это вдруг? – недовольно спросил тот, расстегивая ширинку. – Вас, в конце концов, как раз трое. Для плодотворной работы вполне достаточно. Одна смена отдыхает, вторая бодрствует, третья на боевом посту... Вы ведь в армии служили, в караул ходили?
– Борис Абрамович, – перекрывая звук звонкой струи опорожняемого мочевого пузыря, взмолился Седой, – сил больше нет! Ведь вторую неделю без перерыва крутим. Люди устали. Дайте передохнуть, Христа ради. Я был не прав, признаю!
– Ишь ты, Христа он вспомнил... – пробурчал Подберезовский, с интересом рассматривая мокрое пятно, образовавшееся на ткани своей личной юрты. – Раньше надо было о нем думать, дружок, когда деньги от меня требовал.
– Борис Абрамович!
– И вообще... – не обращая внимания на отчаянный выкрик, спокойно сказал олигарх, застегивая ширинку. – Почему, собственно, кличка? Седой, мать вашу... У вас, голубчик, что, нет нормального имени? Взрослые же люди! Работники серьезной организации, а никакой серьезности! Ну чисто дети, ей-ей! Или уголовники, – подумав, добавил он. – Во всяком случае, теперь мне понятно, почему спецслужбы развалились. Их развалили такие вот, с позволения сказать, – он смерил осуждающим взглядом неясную тень крутящего педали бедолаги, – Седые, которые дожили до зрелого возраста, а все в какие-то бирюлечные игры играют...
– Но, Борис Абрамович!
– Ладно, ладно, успокойся... Значит, говоришь, денег больше требовать не будешь? Между прочим, за невыполненную работу, подлец, требовал! Окно-то на границе пустышкой оказалось.
– Не буду! Клянусь! Теперь не то что требовать – даже просить не рискну!
– Ладно, – смилостивился Подберезовский. – Хрен с вами, от кручения я вас освобождаю. Пока освобождаю. До первого же вашего...
– Этого больше не повторится! – торопливо, с чувством заверил ФСБ-шник. – Значит, я свободен?
– Ну... свою смену докрути, пожалуй, – подумав, решил олигарх. Он приблизил запястье к глазам, вгляделся в светящиеся цифры на циферблате швейцарских наручных часов. – Тебе всего-то три часа и осталось. Небось, ноги не отвалятся, зато порядок будет соблюден. Слишком вы распустились. Брали бы пример с тех же монголов, хотя бы – вот у кого дисциплинка! Попробовал бы кто-то требовать с Сына Неба денег. Как думаешь, сколько бы он после такого заявления протянул?
– Да понимаю я, понимаю, – с тоской в голосе сказал Седой.
– Вот и крути, раз понимаешь, – даже как-то радостно присоветовал ему Подберезовский. – И активней, активней давай, а то, я смотрю, что-то напряжение падает, а мне перед сном еще надо кое-какие бумаги просмотреть. Все, всем привет... – И под размеренный металлический скрип, ритм которого участился, позевывая, удалился к себе...
Во сне он гулял с российским президентом, причем тот заботливо поддерживал его под локоток и периодически преданно заглядывал ему в глаза, прося какого-нибудь совета по вопросам внешней или внутренней политики.
– Осторожней, Борис Абрамович, здесь очень скользко, – периодически предупреждал Подпутин, ласковым движением направляя его между снежных сугробов, – а вот здесь небольшая кочка – видите?
Затем Подпутин подвел его к какому-то непонятному дереву и он каким-то сверхъестественным чутьем понял, что это огромная, в три человеческих роста, никогда не виденная им в реальности сакура.
– Посмотрите, Борис Абрамович, внимательно посмотрите, – заискивающим тоном попросил президент.
– На что я должен смотреть? – буркнул Подберезовский, хмуро оглядывая ветки, гнущиеся под толстым слоем усыпавшего их снега.
– Помните легенду о происхождении борьбы дзюдо? – внезапно спросил Подпутин.
– Н-нет, вроде...
– И зря. Вот так же, совсем как мы сейчас, стоял когда-то перед осыпанной снегом сакурой великий... – тут Подпутин назвал какое-то японское имя, которое Подберезовский, не успев услышать, тут же благополучно забыл, – и размышлял, каким удивительным образом эти тонкие ветки, – тут Подпутин, отпустив на мгновение его локоть, указал на толстенные ветки сакуры, – могут противостоять весу такой массы снега... И тогда великого японца, – он опять повторил имя, которое Подберезовский опять моментально забыл, – осенило. В его голове родилась идея спортивной борьбы, которую вскоре узнал и полюбил весь мир. И эта борьба основана на умении более слабого обманчиво гнуться под превосходящими силами противника, чтобы в нужный момент, используя его же силу, скинуть с себя ненужное бремя и разогнуться.
Тут как раз одна из веток, словно иллюстрируя его слова, сбросила с себя снег и под шуршание стремительно опадающей белой массы гордо выпрямилась, словно не испытывала секунду назад ее угнетающей тяжести.
– А, вспомнил! – радостно воскликнул Подберезовский, действительно припомнивший одну из тех дурацких легенд, которые сотнями и тысячами сочиняют не желающие честно трудиться, косящие под философов азиатские бездельники. – Только к чему вы, Владимир Владимирович про какую-то ветку... Дело в том, что я действительно не могу понять, зачем вы при катастрофическом недостатке свободного времени, вспомнили сейчас всю эту японскую хакамаду... Ведь вам, как президенту, дорога каждая минута, которая может пойти на славу отечества и...
