Блондинка. том I

вашим матерям, мало ли что они там говорили. Когда кончается любовь и люди разводятся…

Касс с Эдди Дж. отвечали дружным и презрительным фырканьем:

— Любовь!.. Ты это серьезно? О какой такой гребаной любви толкует нам эта маленькая Рыбка?

Норма Джин не на шутку обижалась.

— Мне не нравится это прозвище, Рыбка. Оно мне противно.

— А нам противно, когда ты поучаешь нас, что мы там должны чувствовать, — злобно огрызался Касс. — Ты никогда не знала своего отца, ты свободна. Можешь сама себя изобрести. И надо сказать, проделала в этом смысле замечательную работу. «Мэрилин Монро»!

Эдди Дж. возбужденно подхватил:

— Да, именно! Ты свободна! — И чисто импульсивным жестом схватил Норму Джин за руку, да так крепко, что едва не переломал ей пальцы. — Ты не носишь фамилию трахальщика, благодаря члену которого появилась на свет! Твое имя целиком придуманное: «Мэрилин Монро»! И мне это страшно нравится. Ты как бы сама себя родила.

Они обращались к ней и в то же время полностью ее игнорировали. Однако Норма Джин подозревала, что в ее отсутствие они вряд ли стали бы рассуждать на все эти темы серьезно. Нет, просто сидели бы, пили или курили травку. Касс заявил громко:

— Если б я мог родить сам себя, я бы совершенно переродился. Я бы искупил все грехи, вернул себе доброе имя. Дети «великих» не способны даже удивляться, потому что все, что они могли сделать сами, уже сделано. И сделано куда лучше, чем получилось бы у нас. — Он произнес эти слова без горечи, скорее с горделивым смирением, словно актер, цитирующий Шекспира.

— Правильно! — воскликнул Эдди Дж. — Какими бы мы ни были наделены талантами, старики нас все равно уже переплюнули. — И он расхохотался и ткнул Касса кулаком в ребра. — Конечно, мой старик просто полное дерьмо в сравнении с твоим. Гангстер и коп в одном лице. И эту его знаменитую усмешку может сымитировать кто угодно. Но Чарли Чаплин… Одно время этот тип был здесь практически королем. Уж он сумел наделать шуму, это точно!

Касс поморщился и заметил:

— Я же просил тебя никогда не говорить о моем отце! Черт бы тебя побрал, Эдди! Ты ж ни хрена не знаешь ни о нем, ни обо мне!

— Да пошел ты в задницу, Касси! Какая разница! Когда я плакал или писал в штанишки, мой старик принимался орать на меня. Он и на мать орал, и тогда я налетал на него с кулаками. Мне было всего пять, а я уже успел превратиться в полного психа. И тогда он пинком отшвыривал меня на другой конец комнаты. Мать заявила об этом в суде при разводе, и меня даже возили на рентген, чтобы подтвердить ее показания.

— А мне пришлось давать показания самому. Потому что моя мать на суд не явилась. Была в стельку пьяная.

— Твоя мать?! Что ж тогда о моей-то говорить!

— По крайней мере твоя мать не была сумасшедшей.

— Ты что это, серьезно? Да ни хрена ты не знаешь о моей матери!

И они ссорились, злобно и жарко, как могут ссориться только братья. Норма Джин пыталась их урезонить, прямо как Джун Эллисон в одном из знаменитых фильмов сороковых, где режиссер почему-то вообразил, что если девушка хорошенькая и говорит разумные вещи, то вполне способна урезонить любого.

— Касс! Эдди! Я вас просто не понимаю. Эдди, ты прекрасный актер. Я же видела тебя на сцене. Тебя всегда вдохновляли серьезные роли, язык поэзии, Шекспир, Чехов. Именно что не кино, а сцена. Именно сцена — настоящий тест для актера. Но ты слишком рано сдался. Был слишком требователен к себе, не выдержал и сдался. А ты, Касс… ты же совершенно замечательный танцор! — Норма Джин завелась, слова так и лились потоком, а Касс с Эдди Дж. взирали на нее с молчаливым презрением. — Ты любишь музыку в действии, Касс! Как Фред Астер. И твои танцевальные композиции просто великолепны. И оба вы…

Только тут до Нормы Джин дошло, как нелепы и бесполезны все ее утверждения, пусть даже в них и была изрядная доля истины. Нет, она не слишком преувеличивала. В определенных кругах сыновья Чарли Чаплина и Эдварда Дж. Робинсона считались «одаренными». И в то же время — «проклятыми». Потому как «одаренность», или, если угодно, талант, просто ничто без других качеств. Таких, как мужество, амбициозность, упорство, вера в себя. К сожалению, оба молодых человека были лишены этих качеств.

Эдди Дж., насмешливо фыркнув, заметил:

— Так говоришь, у меня актерский талант? Какой такой талант, о чем ты, детка? Все это дерьмо! Все они одно сплошное вонючее дерьмо! И мой старик, и его старик, и все эти гребаные Барриморы и долбаные Гарбо! Одни лица, вот и все, что у них есть. И эти дебильные зрители смотрят на их лица, и тут происходит какое-то чертово волшебство. Любой человек, если он не окончательный урод, может играть.

Тут Касс перебил его:

— Эй, Эдди! Вот это и есть дерьмо! То, что ты тут лопочешь!

— Ни хрена не дерьмо! — взорвался Эдди Дж. — Для тупых повторяю: любой человек может играть. Игра — это обман. Это шутка. Режиссер тебя запрягает, ты произносишь все положенные реплики. Да любой дурак способен на это!

Касс пожал плечами и заметил:

— Само собой. Играть, конечно, может любой. Но весь вопрос в том, хорошо ли он это делает.

Эдди Дж., уже совершенно выведенный из себя, обратился к Норме Джин:

— Скажи ему, малыш. Ты же у нас «актриса». Все это муть, верно? Не будь у тебя такой шикарной попки и титек, ты бы была просто ничто. И прекрасно понимаешь это.

Произошло это не тем вечером, другим. Тем вечером Норма Джин вернулась домой с Ниагарского водопада, и они ее встречали. И привезли из аэропорта в новую ее квартиру, где все было перевернуто вверх дном и скверно пахло уже до того, как в гостиной разбилась бутылка с «Шато Мутон-Ротшильд», и пришлось прибирать. Зато у них осталась бутылка французского шампанского, и на этот раз Касс настоял, что откроет ее сам. Открыл, наполнил бокалы до краев; пузырьки шампанского кололи кончики пальцев. Щекотно и приятно! Касс и Эдди Дж. галантно приподняли бокалы и обратились к хозяйке дома:

— Наша Норма снова с нами. Вернулась домой.

— Наша «Мэрилин», роскошная женщина!

— И еще к тому же умеет играть.

— О да! Так же, как умеет трахаться. — И мужчины расхохотались, впрочем, вполне беззлобно.

Норма Джин пила и смеялась вместе с ними. Исходя из всех их плохо замаскированных намеков, она уже давно сделала вывод, что в постели — не бог весть что. Возможно, потому, что большинство мужчин предпочитали других мужчин. Или предпочли бы, если б у них был выбор. Очевидно, мужчина все же лучше знает, чего хочет другой мужчина, но никаких подсказок на эту тему у Нормы Джин не было. А потому она просто смеялась и пила. Всегда мудрее смеяться, чем не смеяться. Мужчинам нравилось, как она смеется, даже Кассу и Эдди Дж., которые видели ее с близкого расстояния и в разных видах, даже без макияжа. И потом больше всего на свете она любила шампанское. От вина у нее болела голова, а шампанское… оно словно проветривало мозги и веселило сердце. Ведь иногда она бывала так печальна! И это несмотря на то что она вложила всю свою душу в «Розу Лумис» и уже знала (причем думала об этом спокойно, без тщеславия и даже особой радости), что «Ниагара» станет хитом сезона именно благодаря ей, что фильм очень поспособствует дальнейшей ее карьере, и все же временами ей было так грустно!.. К тому же шампанское — ее свадебный напиток.

Она рассказывала Кассу и Эдди Дж. о своей свадьбе, и оба они слушали и так смеялись! Они ненавидели браки, они ненавидели свадьбы. И слушать все эти жалкие подробности — то был просто бальзам на их души. Эти взятые напрокат свадебные наряды с чужого плеча! Эта боль, которую она испытала при первом «половом сношении». Этот ее глупый молодой муж, пыхтящий, стонущий, сопящий и храпящий, грубо, словно боров, наваливающийся на нее. На протяжении всего их короткого брака Норму Джин преследовал медицинский запах скользких и липких презервативов. А чего стоил один Старина Хирохито, скалящий зубы с радиоприемника. «Иногда то было единственное существо, с кем удавалось