вылетела голой из спальни Глэдис и с криком бросилась искать помощи и защиты. Она убежала тогда от обжигающе горячей воды, от постели, объятой пламенем, которая вполне могла стать ее погребальным костром.
И вот он настал, этот день. На второй неделе сентября, когда она пошла в седьмой класс. Нет, не то чтобы она оказалась совсем уж не готова к этому. Ей просто не верилось. Но, с другой стороны, разве она не слышала разговоров об «этом» от старших девочек и грубых шуток мальчишек? Разве не испытывала она отвращения, смешанного с любопытством, при виде всех этих ужасных запятнанных кровью «гигиенических прокладок», завернутых в туалетную бумагу, а иногда и не завернутых, и выброшенных в мусорные корзины в туалете для девочек?
А когда ее заставляли выбрасывать мусор на заднем дворе приюта, разве ее не тошнило от душной вони засохшей крови?
Но Норма Джин в глубине души была твердо уверена:
Ни своим подругам по приюту, ни друзьям из школы (а там у Нормы Джин имелись среди друзей и дети с нормальными семьями, «настоящими» домами) она никогда не говорила о том, что это за
Что Бог излечивает нас через Иисуса Христа. При условии, что мы безоглядно веруем в Него.
И однако же в тот день, в середине сентября, она вдруг ощутила странную тупую боль в нижней части живота. Случилось это в спортивном зале, где Норма Джин, облаченная в длинную майку и спортивные штаны, играла в волейбол, — она была одной из лучших спортсменок среди девочек старших классов. Хотя иногда медлила при передаче мяча, из чистой стеснительности, вероятно, чем просто выводила из терпения других девочек. (На эту Норму Джин никогда нельзя положиться!) А уж как она старалась опровергнуть это суждение, с какой настойчивостью и решимостью!.. И все же в тот день в душном спортивном зале она вдруг выронила мяч из рук, почувствовав, как в трусики потекло по ногам что- то горячее. Тут же сильно заболела голова. Уже после занятий, в раздевалке, она, переодеваясь в комбинацию, блузку и джемпер, твердо вознамерилась игнорировать это происшествие. Она была потрясена, оскорблена до глубины души:
— Эй, Норма Джин, что это с тобой?
— Со мной? Со мной ничего.
— Но ты выглядишь, — тут девочка замялась, улыбнулась, хотела выразить тем самым сочувствие, однако не сдержалась и безжалостно добавила: — Как больная.
— Сама ты больная! Со мной все в порядке.
И Норма Джин вышла из раздевалки, вся так и дрожа от возмущения.
И она, не дожидаясь подруг, заспешила из школы домой. Обычно они возвращались дружной толпой, среди которой резко выделялись Флис и Дебра Мэй. Но сегодня она предпочла одиночество, шла быстрыми мелкими шажками, стараясь как можно плотнее сжимать бедра. Передвигалась какой-то нелепой утиной походкой, в трусиках было мокро, но горячая жидкость течь, похоже, перестала. Еще бы,
И только когда доктор Миттельштадт в очень осторожных выражениях поведала ей правду, она поняла. Когда она читала книгу миссис Эдди, особенно главу под названием «Молитва», она понимала ее лишь наполовину. Но когда бывала одна, мысли мешались и путались, как кусочки, на которые разлетается оброненная на пол пестрая мозаика-головоломка. Какой-то порядок в ней был, но как его теперь восстановить?
Итак, в тот день мысли, обуревавшие ее, были подобны каскаду летящих осколков стекла. То, что простые, непросвещенные люди называли головной болью, оказалось всего лишь иллюзией, легким недомоганием. Прошагав по улице кварталов девять, отделяющих школу Херста от приюта, Норма Джин почувствовала, что голова у нее гудит и просто раскалывается от боли, что она почти ничего не видит от этой ужасной боли.
Ей нужен аспирин. Всего одна таблетка аспирина!
Медсестра в лазарете охотно выдавала аспирин, стоило пожаловаться на плохое самочувствие. Особенно когда у девочек наступали «критические дни».
Но Норма Джин поклялась,
Это было испытанием, проверкой крепости ее веры. Разве не сказал Иисус Христос:
Она с отвращением вспомнила, как мать крошила таблетки аспирина, прежде чем бросить их в стакан фруктового сока. Тогда Норма Джин была еще совсем маленькой девочкой. А потом наливала из бутылки без этикетки ложку или две «лечебной водички» — должно быть, то была водка — в стакан Нормы Джин. Самой девочке было тогда всего три — или и того меньше! — и она была слишком мала, чтобы защититься от этого яда. От таблеток, спиртного. От того, что «Христианская наука» называет порочными привычками. Что ж, придет день, и она осудит Глэдис за жестокое обращение с ребенком-несмышленышем.
Голова у нее кружилась от слабости и от голода, но когда в столовой она попыталась есть, ее затошнило. На ужин подали макароны с тертым сыром и мелкими кусочками подгоревшего мяса. Но она смогла заставить себя съесть только кусок белого хлеба, медленно жевала, медленно глотала. А потом, убирая со стола, едва не уронила поднос с грязными тарелками и чашками — спасла положение какая-то девочка, успевшая подхватить его. А потом на кухне пришлось скрести и отмывать котелки и жирные сковородки под хмурым взглядом поварихи. Из всех работ в приюте это была самая тяжкая и противная, не считая, конечно, мытья туалетов. Правда, она оплачивалась. Десять центов в неделю.
В ноябре 1938-го, когда Норма Джин вышла наконец из приюта и поселилась с приемными родителями в Ван-Найсе, «на счету» у нее накопилось 20 долларов 60 центов. В качестве прощального подарка доктор Миттельштадт удвоила эту сумму. «Вспоминай о нас добрым словом, Норма Джин».
Иногда — да, но чаще всего нет. Настанет день, и она напишет историю своей сиротской жизни. Ее гордость так дешево не продается.
Норму Джин пугали эти изменения. Если б Глэдис видела, она бы не одобрила. Глэдис, которая сама была такой стройной и гибкой; Глэдис, которой всегда нравились только женственно-худощавые кинозвезды
