Блондинка. Том II

Пока не пришло настроение цвета индиго.

Его жена Эстер как раз возвратилась к этому времени из Майами.

И смотрела прямо ему в лицо, прямо в его печальные виноватые глаза.

Драматург был мастером слова, но далеко не мастером поступков.

Вот пример неуклюжей импровизации: слова Блондинки Актрисы звучат в ушах, эхом отдаются в паху, в душе, он помнит запах ее духов, обещание в каждом слове и жесте, ее тайну. И все это находится в таком комическом противоречии с хмуро взирающей на него Эстер, с горой ее чемоданов в холле. И вообще холл в этом доме слишком узок и тесен, потому что Драматург загромоздил все уголки и стены сосновыми полками, на которых теснятся книги, целое море книг, даже ванная комната не является исключением. И вот Драматург нагибается поднять чемодан, и тут же умудряется опрокинуть стоящую рядом картонную сумку из универмага «Нейман-Маркус».

— О, ну до чего же ты неуклюжий! Ты только посмотри, что наделал!

Это верно! Он страшно неуклюж. Грациозным мужчиной его никак не назовешь. И романтичным — тоже. И настоящим любовником — тоже нет.

И он начал названивать ей. Дорогая, милая, любимая! Нет, еще не любимая! Нет, все равно любимая!..

Они все время держались за руки. На тайном свидании в джаз-клубе. Там, где никто их не узнавал. (На самом деле кто их только не узнал! Эта странная парочка так и бросалась в глаза — пожилой и очень худой мужчина в очках, похожий на журавля, и ослепительной красоты молоденькая женщина, с обожанием взирающая на него снизу вверх!) Несколько поцелуев. Но обмен настоящим, долгим и страстным поцелуем еще не состоялся. Не было поцелуя, который мог бы считаться прелюдией к сексу.

Пожалуйста, прошу тебя, пойми! Моя жизнь мне не принадлежит. У меня есть жена, есть дети, семья. Полюбив тебя, я сделаю им больно. А я просто не в силах причинять людям боль! Предпочитаю страдать сам.

А Блондинка Актриса улыбалась и вздыхала. И так прелестно сымпровизировала свою часть сцены. О Господи! Я все понимаю. Я об этом догадывалась.

Жена спросила весело:

— Ну что, скучал по мне?

— Конечно.

— Да. — Она расхохоталась. — Сразу видно.

Со дня той самой первой читки, доказавшей Драматургу полную несостоятельность и даже глупость труда всей его жизни, он никак не мог сосредоточиться на работе. Да он даже сидеть неподвижно был неспособен! По утрам отправлялся на прогулку на продуваемую всеми ветрами улицу, доходил до самого дальнего конца парка и шел обратно; холод немного помогал снять лихорадочное внутреннее напряжение, в котором он все время пребывал. Бродил по коридорам Музея естественной истории, где некогда, еще мальчиком, еще «Исааком», часами мечтал, целиком погружаясь мыслями в суровую безликость прошлого. Как все же странно, что этот мир расчищает нам путь, затем дает нам рождение, какой-то совсем краткий миг балует и нежит нас, а затем отбрасывает, как ненужную кожу при линьке. Раз! — и нет тебя. И он вдруг с яростью подумал: Обязательно запомню этот мой проход по коридорам. Сделаю все, чтобы его запомнить. Чтобы его стоило запомнить.

Со свойственной ему проницательностью Драматург догадывался, что Блондинка Актриса заново переживает роль, которую некогда уже играла, причем, возможно, даже не однажды. И за которую была вознаграждена: так и осталась девушкой-ребенком, а он рядом с ней выглядел скучным пожилым ментором. Но чего ему хотелось? Быть ментором-отцом этой женщины или ее любовником?.. Наверное, для Блондинки Актрисы это одно и то же. Но самого Драматурга не слишком пленяла перспектива объединить эти две роли в одну. Она может любить только того мужчину, который, по ее понятиям, превосходит ее во всех отношениях. Являюсь ли я таким мужчиной?

Он знал обо всех своих провалах и недостатках. Из всех своих критиков Драматург был самым суровым. Он знал, как нелегко дается ему композиция; знал, что ему недостает дара поэтичности — то есть именно того, самого главного, что придает пьесе живость, магию, волшебную притягательную силу. Недостает чеховского таланта улавливать момент, когда из пустоты, заурядности вдруг проблескивает яркая вспышка, как гром среди ясного неба. Неожиданного смешка, храпа какого-нибудь старика, запаха смерти, исходящего от рук Соленого. Звона струны, жалобно замирающего вдали.

Он никогда бы не смог создать чеховскую Наташу. Он не понимал: даже того, что его «девушка из народа» была слишком хорошей, а потому образ ее вышел неубедительным. А Блондинка Актриса уловила это чисто инстинктивно. В его искусно сработанных пьесах недоставало чеховских озарений, ибо воображение у Драматурга было слишком буквоедским, подчас даже неуклюжим. Да, он признавал эту неуклюжесть, что было проявлением честности с его стороны. Драматург не мог пожертвовать честностью даже ради искусства! Однако несмотря на все это, он был вознагражден за свои труды. Получил Пулицеровскую премию (что привело к несколько неожиданному результату — жена вдруг стала им гордиться и одновременно презирать); получил и другие призы, получил почетное звание лучшего современного американского драматурга. Ибо пьесы его, как и пьесы Чехова, трогали сердца. Как, впрочем, и произведения Ибсена, О'Нила, Уильямса. И трогали его пьесы американские сердца, видимо, в силу своей особой простоты и безыскусности. В хорошем настроении он убеждал себя, что является честным ремесленником, строящим добротные, крепкие, не боящиеся штормов и бурь суда. Более легкие, изящные суденышки, творения поэтичных драматургов, плавали быстро, так и порхали по волнам, но в гавань он приходил одновременно с ними.

Он верил в это. Ему хотелось верить!

Твоя чудесная работа. Твоя замечательная работа. Я просто восхищаюсь тобой!

Красивая молодая женщина говорила ему все эти вещи. Говорила вполне искренне. С таким видом, точно это очевидно и не подлежит ни малейшему сомнению. Она даже побывала в книжном магазине Стрэнда, где купила старые его пьесы, которые не успела прочесть в прежней своей жизни.

Жила она сейчас в Виллидж. Снимала квартиру на 11-й Восточной улице, которая принадлежала какому-то театральному другу Макса Перлмана. Она никогда не рассказывала ему о своей «прежней жизни». Драматурга так и подмывало спросить ее: «Ты очень страдала, когда твой брак рухнул? Когда ты потеряла любовь?» Или же любовь потерять невозможно, она всегда остается в сердце, только немного блекнет, теряется вдали, словно подернутая туманной дымкой?..

Я чту брак. Брачные узы, связывающие мужчину и женщину. Верю в то, что брак должен быть священен. И сам никогда и ни за что не посмею разрушить эти узы.

Она слушала все это и смотрела на него любящими улыбающимися глазами.

Вообще она очень трогала его, как может растрогать потерявшийся ребенок. Или ребенок, от которого отказались. Дитя — и в таком роскошном, соблазнительном теле! Ее тело! Знакомясь с Нормой Джин (именно так Драматург называл ее про себя, редко вслух, понимая, что не вполне заслуживает этой привилегии), вы первым делом видели в ней женщину, ее тело. Именно оно было объектом внимания и восхищения. И этим отчасти объяснялось ее желание коснуться Драматурга, дотронуться до него, войти с ним в физический контакт, чтобы лучше понять друг друга. Других мужчин привлекала в ней сексуальность, потому что они видели только ее тело. Он же, Драматург, создание более высокого порядка, видел и другие ее качества, и обмануться просто не мог.

Она что, серьезно? И Драматург тихо засмеялся, не отрывая от нее глаз.

— Ты красивая женщина и должна это знать. Но это нельзя записать в дебет.

— Куда?

— В дебет. Ну, это означает недостаток, потерю.

Блондинка Актриса сжала его руку.

— Эй! Тебе вовсе не обязательно льстить мне!

— Разве это лесть — со всей искренностью и прямотой заявлять красивой женщине, что она красива? Не имеет никаких физических недостатков или увечий? — Драматург рассмеялся. Его так и подмывало крепко сжать ее руку в запястье, сдавить в своей, почти до боли, так, чтобы она немного поморщилась и как бы признала тем самым его правоту. Не может такого быть, чтобы она не ждала от него