Блондинка. Том II

мужских поступков и жестов! Даже ребячась и шутя, вот как сейчас, она его соблазняла. Пыталась пробудить в нем сексуальное влечение.

Но может быть, все это не более, чем плод его воображения? Ее замысел, ее интрига, ее стремление пробудить в нем настоящую любовь? Чтобы он бросил жену и любил только ее? Чтобы он женился на ней…

Разве сама Блондинка Актриса не говорила, что живет исключительно ради работы? А на самом деле она жила для любви. И в данный момент не работала. И в данный момент ничуть не влюблена. (Потупила глазки, веки трепещут. О, нет, она явно хочет, чтобы ее любили!) И с какой подкупающей искренностью сказала она Драматургу:

— Ведь единственный и истинный смысл жизни заключается в ч-чем-то большем, чем ты сам? Чем то, что творится у тебя в голове? В твоем скелете? В истории всей твоей жизни? Ну, это как при работе. Ведь, работая, ты забываешь о какой-то части себя, верно? И в любви ты тоже забываешь о себе, как бы приподнимаешься над собой, на более высокий уровень. И получается, что ты — это не только ты. — Она произнесла эту тираду без запинок и столь страстно, что Драматургу показалось: она выучила слова наизусть.

Наивность, идеализм — неужели она скопировала все это у одной из молодых чеховских героинь, наделенных ярким интеллектом и в то же время безнадежно обреченных? Нина из «Чайки» или Ирина из «Трех сестер»? Или же цитировала из более близкого и доступного источника, из какого-нибудь диалога, написанного самим Драматургом много лет назад? Однако сомневаться в ее искренности оснований не было. Они сидели рядом в тесном и полутемном кабинете, в зале джаз — клуба, что на Шестой авеню, в Вест- Виллидж, держались за руки, и Драматург был немного пьян, а Блондинка Актриса выпила целых два бокала красного вина. И это она, которая так редко пила, и в глазах ее стояли слезы, похоже, она предчувствовала наступление некоего кризиса — в связи с тем, что жена драматурга должна была приехать завтра утром.

— И если ты женщина и любишь мужчину, то хочешь иметь от этого мужчины ребенка. А иметь ребенка, это значит… Ох, впрочем, ты сам отец, и не мне тебе говорить, что это значит иметь ребенка! Это значит — не только ты.

— Нет. Но ведь ребенок, он действительно не ты.

Блондинка Актриса вдруг невероятно смутилась. И выглядела такой обиженной, чуть ли не оскорбленной в лучших своих чувствах, что Драматург обнял ее за плечи и подержал немного. И они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу, это уже не походило на обычную встречу в ресторане, где их разделял стол. Драматургу совершенно не хотелось выпускать Блондинку Актрису из своих объятий. Так бы и сидел до бесконечности, а она опустила бы свою белокурую головку ему на плечо или зарылась бы теплым заплаканным лицом ему в грудь, и он бы утешал ее, и гладил по волосам, и обещал защиту и успокоение. Он был готов защитить ее от ее собственных заблуждений. Ибо что есть заблуждение, как не прелюдия к разочарованию и боли? А боль — прелюдия к ярости?..

Он, будучи отцом, знал, что ребенок может войти в твою жизнь и расколоть ее надвое и тебе уже никогда не испытать ощущения цельности. Он, будучи мужчиной, знал, что ребенок может вторгнуться в самый счастливый брак и непоправимо изменить, если не полностью разрушить и его, и любовь между мужчиной и женщиной. Он, прожив в браке не одно десятилетие, уже понял, что в отцовстве нет никакой романтики. Да и в материнстве, пожалуй, тоже. Это есть лишь продолжение твоей жизни. Будучи родителем, ты все равно остаешься собой, лишь добавляется еще одна, часто тяжелая, просто непосильная ноша. Ему хотелось целовать трепещущие веки этой прелестной молодой женщины, кажущейся такой волшебно притягательной, подвижной и изменчивой, словно ртуть. Хотелось сказать: «Да, конечно, я люблю тебя. Мою Магду. Мою Норму Джин. Разве может мужчина не любить тебя? Но я не могу, не имею права…»

Яне могу дать тебе того, что тебе действительно нужно. Я не тот мужчина, какой тебе нужен. Я человек с изъянами и пороками, я не совершенен. Я мужчина, которого не могло изменить в лучшую сторону даже отцовство; я мужчина, который боится обидеть, унизить, просто рассердить свою жену. Я не избавитель, не предел твоих мечтаний, я не принц.

Блондинка Актриса возразила:

— Когда я была младенцем, мы с мамой были как бы одним целым. А когда стала маленькой девочкой… знаешь, нам порой даже не надо было говорить. Мы молча обменивались мыслями, она посылала мне свои, и я все улавливала и понимала, почти все. И поэтому никогда не была одинока. Вот какого рода любовь может существовать между матерью и ребенком. Она заставляет тебя выйти за пределы своего «я», но при этом она вполне реальна. Я знаю, что буду хорошей м- матерью, потому что… Только не смейся надо мной, ладно? Когда я вижу, как везут в коляске ребеночка, мне изо всех сил приходится сдерживаться, чтобы не броситься к нему и не начать целовать! О Господи! И еще я всегда спрашивала: «Нельзя ли подержать вашего малютку? О, какое прелестное дитя!» И начинала плакать от умиления, просто не могла сдержаться. Нет, ты все-таки надо мной смеешься! Но я всегда была такой. Всегда обожала детей. И когда была сама ребенком, ну, еще в сиротском приюте, просто обожала нянчить маленьких. Напевать им песенку, укачивать, и все такое. Пока не заснут. Была одна девочка, совсем еще малютка, мать ее не любила, так вот, я почти все время возилась с этой девочкой, катала ее в коляске по парку, это было позже, когда мне исполнилось шестнадцать. А потом я сшила для этой малютки маленького плюшевого тигренка, а материал раздобыла в лавке, где продаются лоскуты по десять центов. Я так любила эту девчушку! Но почему-то хочу родить не девочку, а маленького мальчика. Как ты думаешь, почему?

Драматург и сам недоумевал — почему.

— Потому, что он будет похож на своего отца, вот почему! А его отец… о, это будет человек, которого я просто обожаю. Замечательный, умный, талантливый мужчина! Я ведь не стану влюбляться в кого попало, верно? — Блондинка Актриса тихонько усмехнулась. — Большинство мужчин, они мне просто не нравятся. И ты бы не понравился, милый, если б был женщиной.

Тут они рассмеялись уже оба. Драматургу было почти больно — так он хотел эту женщину. И вдруг он услышал собственный голос:

— Ты будешь просто чудесной матерью, дорогая. Ты — прирожденная мать.

Почему, зачем он говорит все это! Снова импровизированная сцена, и машина вышла из-под контроля, он потерял управление, и некому схватиться и вывернуть руль.

Вождение в пьяном виде…

Блондинка Актриса поцеловала его в губы — легонько, но невероятно сексуально. Волна бешеного, неукротимого, почти болезненного желания так и прокатилась по всему его телу.

И он снова услышал свой голос, тихий и нежный:

— Спасибо тебе. Моя милая, моя дорогая!

18

Муж-изменник. Ему не хотелось «использовать» Блондинку Актрису. Ведь она — как ребенок, такая доверчивая. Ему хотелось предупредить ее: Остерегайся нас! Не смей в меня влюбляться'!

Под «нами» подразумевались и сам он, и Макс Перлман. И вообще все нью-йоркское театральное сообщество. Блондинка Актриса приехала сюда, как паломник к святыням, с намерением целиком посвятить себя искусству.

Принести себя в жертву искусству.

Драматургу оставалось только надеяться, что она явилась сюда не с целью принести себя в жертву ему.

Проблема состояла в том, что он вовсе не перестал любить свою жену. Он не принадлежал к числу мужчин, легкомысленно относившихся к браку. А таковые составляли большинство его здешних знакомых и приятелей. И среди них были даже мужчины его поколения, из благополучных и крепких, ориентированных на семейные ценности еврейских семей, подобных его собственной. Ему были омерзительны бездумные и неразборчивые интрижки и похождения сатира Перлмана; ему было противно, что Перлмана так легко прощают женщины, с которыми он поступал столь скверным образом. Как ни странно, но Макс входил в число любимчиков даже его собственной, привлекательной, но уже далеко не молодой жены.