выгнулись, будто не выдержали многолетней тяжести потрепанных «Географических вестников» и прочих журналов и сборников. Мальчик взял один журнал и оглянулся на мать. И сделал вид, что сейчас отдерет обложку.
— Не смей, — сказала мать, дотянулась и за руку рванула его к себе.
Мальчик ничуть не удивился, но захныкал. Поверх его дергающейся головы Кречет встретился взглядом с молодой женщиной и тотчас отвел глаза. Она засмеялась:
— С детишками, знаете, столько мороки.
Никто не отозвался. Напротив Кречета сидит юноша лет девятнадцати, с ним немолодой мужчина в темном костюме. На лице младшего блаженное и растерянное выражение, как у слепого; глаза его не закрыты плотно, однако и не открыты как следует. Капризное хныканье мальчика беспокоит его, но он не в силах сосредоточиться, понять толком, откуда это беспокойство.
— Ну а тут сколько? Сколько? Эта задачка потрудней. — громко шепчет его пожилой спутник и сует что- то в руку слепому.
У пожилого бескровные тонкие губы, на них словно наклеена улыбка — заученная, профессиональная улыбка, в которой нет ничего веселого.
Кречет смотрит на него в упор. Слепой беспокойно ерзает на стуле.
— П-пять, — произносит он.
Произносит черезчур громко, не понизив голос в расчете на приемную врача. Молодая мать вынула сигарету изо рта, резким движением сбросила с губы крошку табака — явно хочет показать, что этот громкий голос ее раздражает. Заученная улыбка человека в темном становится еще более подчеркнутой. Она обращена к Кречету: может быть, он все-таки улыбнется в ответ?
— А вот еще трудная, куда трудней. Тебе, пожалуй, и не справиться, — говорит он.
И с этими словами чуть подается вперед, будто приглашает всех принять участие в происходящем; он даже подмигивает Кречету. И сует еще что-то в руку слепого юноши. Лицо слепого искажается, он сосредоточенно думает.
— Не смей, — снова резко, машинально повторяет молодая мать.
Мальчишка все-таки отодрал обложку журнала. Вместо того чтобы шлепнуть его, мать один только раз, но сильно бьет его по спине кулаком.
На стуле рядом с Кречетом — старик, совсем белые редкие волосы старательно начесаны на лысину в безуспешной попытке ее прикрыть. Старик не снял пальто. Поверх головы молодой женщины он неподвижным взглядом смотрит в окно, на дом через дорогу — приемная и кабинет врача помещаются в старом кирпичном здании, неподалеку от делового центра Гамильтона. Фамилия врача Свинкинс. Кречет попросту раскрыл телефонную книгу на разделе «Врачи» и повел пальцем по списку сверху вниз, пока не наткнулся на эту фамилию; в мертвой тишине гостиничного номера она показалась ему очень подходящей.
— Вроде солнышко хочет пробиться, — говорит молодая женщина.
Она вскинула голову, и голос ее метит прямиком в Кречета. Кречет кивнул — слышу, мол. Пожалуй, она напоминает одну девочку, с которой он учился в старших классах, — не Лоретту, но одну из многих таких же, как Лоретта. Кругленькая смазливая мордочка, углы рта горестно опущены — может, в подражание какой- нибудь кинозвезде, а может быть, и вправду ей невесело. Она опять вздохнула, стряхнула пепел, не донеся сигарету до пепельницы. Регистраторша поднялась из-за конторки, словно хотела выразить свое неодобрение, но только прошла куда-то в глубину дома.
— Доктор сейчас вас примет, — сказала она Кречету.
— Вы что, уговорились заранее? — спросила его молодая женщина. — Да, — сказал Кречет.
— А я не знала, что можно заранее, — сказала она и нахмурилась. Ее сынишка навалился животом на скамью, почти лежал поперек. — Ты что делаешь, чертенок? Хочешь себе зубы вышибить?.. Морока с ними, с детишками, — прибавила она и кисло улыбнулась. — Послушайте, вы тут все записывались заранее? А я никогда так не делала. Я просто прихожу и жду очереди.
— Мы записаны на пол-одиннадцатого, мэм, — говорит человек в темном костюме.
Слепой юноша беспокойно выпрямился, нос и губы его подергиваются. Пока говорила женщина, он будто принюхивался к ее голосу.
— Мы каждый вторник сюда ходим, — продолжает его пожилой спутник.
— Она мою фамилию записала сразу, как я пришла, — говорит мать мальчика. В ее голосе прорываются злые нотки. — Там запись не запись, а все равно следующая очередь моя. Я уже двадцать минут как пришла… И вы тоже заранее записывались? — спрашивает она старика.
Он качает головой — нет, не записывался. Лицо у него недовольное.
— Ну а я всегда приходила без записи. Кой черт, не до ночи же тут торчать! Мне только нужны таблетки. Я не могу даром время терять.
— Можете пройти передо мной, — говорит Кречет.
Женщина быстро глянула на него, чуть покраснела.
— Да нет, я обожду.
— Я тоже уславливался на десять тридцать. Вы можете пройти передо мной.
— Ну, не знаю… — Она смутилась. Погладила сына по волосам, будто только сейчас их заметила: красивые рыжевато-каштановые волосы, совсем как у нее самой. Я думала, может, доктор… Его жена записала мою фамилию… Уж не знаю, на что ей это надо.
Кречет взял со стола какой-то журнал и начал перелистывать. От журнала еще гуще, чем во всей этой комнате, пахло затхлым — сыростью, плесенью. На страницах были какие-то фотографии, Кречет не пытался понять, что там к чему. Листал журнал бегло, машинально. Странно и смутно ему было: словно бы очень торопишься, а между тем смирнехонько сидишь на стуле с плетеной спинкой, успокоенный, тихий. Стул тяжеловесный, как и все вещи в комнате. И ножки тоже выгнутые. Эта старая, исцарапанная мебель напоминает нестерпимо вычурную обстановку, что завела в доме Клара: дорогое дерево густых мягких тонов (подделка под старину), гнутые ножки, точно когтистые львиные лапы, — все возвещает об упрямой верности прошлому (кто так жил, когда? Французы в восемнадцатом веке?) — и все это так не к месту вдали от больших городов, на просторе, где человек под огромным небом, под ливнем солнечных лучей кажется козявкой!
Мальчик подошел к Кречету, тронул его за рукав. Необыкновенно красивый малыш, губы изогнуты, как у детей на старинных портретах, рисунок их так нежен, словно никогда с них не срывался капризный визг.
— На, — сказал ребенок и протянул Кречету открытую с одного конца пачку печенья, с нее свисали клочья тонкой фольги. На скамье напротив Кречету улыбалась мать мальчика.
— Спасибо, не надо, — сказал Кречет.
Малыш посмотрел на него с удивлением.
— Это он хочет вас поблагодарить, что вы нам уступили очередь, — пояснила она. — Очень мило с вашей стороны…
— Спасибо, не надо, — вежливо повторил Кречет и натянуто улыбнулся мальчику.
Есть в детском взгляде, совсем как во взгляде животного, что-то неуловимое, неверное, ускользающее, думалось ему. Когда приходится говорить с детьми, всякий раз поневоле притворяешься, а это утомительно. Сам-то он, конечно, никогда не был ребенком. И он откинулся на спинку стула, словно хотел держаться подальше от этой женщины и ее сына: что-то в них действует на нервы…
— Все равно спасибо, — сказал он женщине.
Не хотелось смотреть на это округлое миловидное лицо, встречать безмятежно-тупой взгляд… что-то она в нем увидела, чего-то от него добивается, а у него нет ни малейшего желания с ней связываться. Ну а его мать — она тоже вот так смотрела на мужчин? Много ли их было? Может быть, и она вот так же пользовалась сыном как приманкой? А что было дальше?
Мальчик все стоял перед ним и, запрокинув голову, глядел ему в лицо.
— Уйди, сделай милость, — сказал Кречет.
Это подействовало — мальчик отошел.
Из внутренней двери появился пациент, взял со стула свое пальто и вышел. Двигался он бесшумно и словно бы виновато. Женщина с седыми кудерьками назвала новую фамилию, и поднялся человек в темном
