разрешил ее напечатать. Мне приятно сообщить еще об одном эпизоде из биографии удивительного человека, который предпочитал жить на грани вероятного, в той области, где кончается влияние законов повседневного мира.
Это произошло в ту эпоху, когда Жан Рэ — всесветный и циничный бродяга — вознамерился пополнить свою информацию касательно кладбищ. Данная тема, которая, как известно, разнообразно интерпретируется в его зловещей беллетристике, всегда стимулировала его необузданное воображение.
Ему было тогда около шестидесяти лет. Время, казалось, не могло изменить бесстрастного выражения лица, словно высеченного из серого гранита: те же впалые щеки, примечательные надбровные дуги, та же ироническая складка рта. И, судя по резким, энергичным движениям, сверхчеловеческая молодость не собиралась его покидать.
Мой оригинальный друг вошел ко мне без всякой предварительной договоренности, бросил на стул фетровую фуражку и провел нервной рукой по гладким волосам. Искорка интереса плясала в его холодных светло-серых глазах. Предчувствие какой новой авантюры оживляло его?
— Я уезжаю в Германию, в Бернкастель, — заявил он. — Это на Мозеле. Дело весьма важное. Буду весьма рад, если ты сможешь освободиться на сорок восемь часов. Уверен, что не пожалеешь.
Какое у него могло быть дело в таком захолустье, да еще в такое время года? Мое любопытство разыгралось. Да и как сопротивляться этому дьяволу в образе человеческом? Его визиты всегда мне казались слишком короткими и слишком редкими. Два дня в его компании ради важного дела… тут можно и плюнуть на обычные занятия и распорядок.
Был канун Дня все святых, что значительно облегчало задачу. Я собрался в момент, не задавая особых вопросов, на которые, впрочем, и не надеялся получить ответы.
Наше путешествие проходило без всяких инцидентов, стоящих внимания. Вспоминаю только пребывание в Кобленце и обед в обществе занятного маленького старичка с физиономией румяной и круглой. Он относился к моему другу с глубоким почтением, меня просто не замечал и даже ни разу не взглянул в мою сторону, внимая с детской жадностью каждому слову Жана Рэ. Мой друг выступал с философско- математическим номером, который провел с присущим ему блеском. Его голос низковатого тембра и хорошо модулированный, его продуманная жестикуляция, манера мягко откидывать голову и смотреть из-под полуопущенных ресниц — все это буквально околдовало нашего сотрапезника — отставного профессора. Он когда-то преподавал в Гейдельберге уже не помню что и теперь был приглашен по случаю нашего приезда. О цели нашего путешествия ничего не говорилось, по крайней мере в моем присутствии. По мере того как рейнское вино лилось в наши бокалы, розовая физиономия профессора Рименшейдера расцвечивалась нежно-фиалковым оттенком спелой смоквы. Когда он дозрел окончательно, Жан Рэ сделал мне знак, и я потихоньку удалился. Я больше не видел маленького забавного человечка, не знаю, что с ним сталось, поскольку поднялся к себе в номер и тут же уснул.
Наутро Жан Рэ пожаловал ко мне вместе с гарсоном, который принес кофе. Веселый, нетерпеливый, собранный, он напоминал охотничью собаку, взявшую след.
— Собирайся, мы сейчас уезжаем на родину Кузанского.
— Кузанского? А кто это?
— Дорогой мой, это гуманист, который жил в пятнадцатом веке и умер кардиналом в возрасте шестидесяти трех лет.
— Недурное имя для кардинала.
— Кузанский, Кузанус, — несколько раз повторил Жан Рэ, интонируя слова с характерным акцентом жителя Гента. — Его полное имя Николаус фон Коэс. Пионер современной философии и науки. Под его влиянием в схоластике сформировалась научная концепция мира.
— Ах, да! Вспоминаю вчерашнюю беседу. Профессор Рименшейдер, несомненно, поклонник этого кардинала.
— Разумеется. Чтобы получить от этого молодца то, что я хотел, надо было подобраться к нему осторожно и на мягких лапах. Рименшейдер — человек науки. Писатели его интересуют только в том случае, если они каким-то образом задевают его теории. Воображение без научного фундамента — для него чепуха.
— Значит, ты льстил ему и потакал его философским прихотям ради какой-то важной вещи?
— Конечно. Когда я его провожал, он был совершенно пьян. Но у него все же достало сил вручить мне один документ.
— Какой?
Жан Рэ приложил палец к губам и загадочно улыбнулся.
— Сейчас позавтракаем и поедем. Дорогой все расскажу.
Мы ехали в Бернкастель, старинный городок, где родился кардинал Кузанский, почему его еще называют Бернкастель-Коэс. Цель нашей поездки? Там нас ожидала зловещая тайна. Жан Рэ поведал мне, что там расчищают и закрывают кладбище и посему у нас есть возможность увидеть могилу подлинного вампира — молодой женщины, умершей в середине прошлого века.
История этой адской креатуры и ее мрачные подвиги давно забылись, и никто в Бернкастеле и думать не думал о связанных с нею легендах. Но в документе Рименшейдера сообщались экстраординарные подробности. Каким образом Жан Рэ вообще докопался до этого? Заставить его говорить на подобную тему не представлялось возможным, поскольку он всегда умалчивал о своих источниках. Его информативная сеть, безусловно, исчезнет вместе с ним, что воспрепятствует лучшему познанию таинственного мира, с которым мы связаны, хотим того или нет, и реально воспринимать который мешает наше удивительное невежество.
Мой друг развернул гримуар, исписанный готическим шрифтом замечательной каллиграфии. Чернила выцвели от времени, но в принципе текст поддавался прочтению, хотя лично мне все эти росчерки, завитки, кружевное переплетение букв казались неприступным ребусом. Правда, я разглядывал документ, сидя за рулем автомобиля, что мчался вдоль виноградников, раскиданных по извилистому берегу Мозеля, но не думаю, что спокойная обстановка облегчила бы расшифровку текста.
— Мы едем на родину Эстер фон Шефер, — с должным почтением сообщил Жан Рэ. — Она умерла приблизительно в эпоху буржуазной революции. Эта милая особа выпила человеческой крови больше, чем я виски, что, на мой взгляд, является серьезным достижением. Она погребена в Бернкастеле, и вскоре ее останки эксгумируют, дабы присоединить к другим — забытым или анонимным, — уже собранным в просторном склепе для коллективного ожидания Страшного суда.
Мы долго беседовали о вампирах и ревенантах, о домах, посещаемых всевозможными замогильными выходцами, и о прочих вопросах такого же порядка, столь милых моему сердцу, которые неизменно возбуждали наш общий интерес и неизменно воспламеняли мое воображение.
Мы прибыли в Бернкастель уже к вечеру, пересекли мост через Мозель и остановились у отеля «Три короля». Предъявив паспорта хозяину, солидному и слишком чопорному на мой вкус, мы заняли комнаты и решили отдохнуть. Но отдых оказался очень коротким, так как моему другу не терпелось обследовать место действия.
Мы решили прогуляться в направлении замка Ландсгут, установить координаты кладбища и затем распробовать бутылку «Бернкастель доктора» — самого знаменитого из местных вин.
Пройдя площадь, окруженную очаровательными разноцветными домиками, мы увидели слева, на склоне большого пологого холма, удивительную картину: сотни розовых огоньков трепетали на земле и меж ними скользили молчаливые тени. Мой спутник сжал мне руку:
— Кладбище. Ведь сегодня День всех святых. По обычаю на каждую могилу ставят маленькую свечу в прозрачном сосуде. Пойдем.
Мы поспешили к месту последнего отдохновения. Вблизи это зрелище оказалось далеко не столь живописным. От подобной пиеты, выраженной на несколько языческий манер, веяло спокойствием и умиротворением. Простая и молчаливая дань уважения усопшим, ежегодное семейное собрание.
Часть кладбища с правой стороны, вдоль полуразрушенной стены, выглядела словно улица после артиллерийского обстрела: наваленные в углу обломки могильных плит, груды кирпичей и досок, лопаты, кирки — все это свидетельствовало о начале работы по эксгумации заброшенных захоронений.
Жан Рэ, как хорошая ищейка, кинулся рыскать среди балок, каменных глыб и куч строительного мусора.
