На несколько минут потеряв его из виду, я принялся любоваться долиной Мозеля и прихотливой излучиной реки, черной или серебристо-рыжей от блуждающего лунного морока. Наконец Жан Рэ вынырнул откуда-то с огарком в руке. Слабое мерцание исказило мрачным оживлением его суровое лицо — мне даже на секунду стало не по себе.
— Я нашел ее. Идем, здесь недалеко.
Мы перебрались через кучи всякого хлама, обогнули валяющиеся прямо на земле куски решетчатых оград, холмики собранного для сожжения колючего кустарника и наконец подошли к небольшому монументу, побуревшему от времени и непогод. Ограда была сломана, однако могильная плита, замшелая и потрескавшаяся, еще вполне плотно закрывала могилу. Из трещин исходил холодный, острый запах прели.
Жан Рэ нагнулся, укрепил среди камней свой огарок, вынул из кармана складной матросский нож и принялся очищать плиту от грязи и мха. Мало-помалу проступили полустертые буквы — надпись читалась с трудом, но без особого вероятия ошибки: «Эстер фон Шефер». Относительно прочтения некоторых букв наши мнения разделились, но, так и сяк заменяя, переставляя, мы сошлись на желательном варианте. Потом присели передохнуть на пороге низенькой часовенки. Жан Рэ сосредоточенно размышлял, покусывая ногти. Я, честно говоря, прикидывал, каковы на вкус местные блюда, коими обещали нас угостить, поскольку голод и жажда всерьез давали о себе знать.
Компаньон, без сомнения, угадал причину моего томления, так как после долгого молчания произнес:
— Пойдем поедим. Вернемся позднее. Так будет лучше со всех точек зрения.
Кладбище практически опустело. Многие свечи на могилах догорели, остальные едва трепетали. Часа через два здесь, безусловно, наступит… мертвая тишина.
Назойливые мысли помешали нам оценить еду должным образом. Все же мне показалось, что «Бернкастель доктор» не очень-то соответствует своей репутации. Хозяин отеля, несколько оттаяв, присоединился к нам в конце ужина и долго извинялся за однообразие меню, объясняя, что сезон заканчивается и он закрывает заведение. Узнав о нашем намерении еще побродить по городку, он снизошел до того, что даже доверил нам ключ. Мы расстались весьма довольные друг другом.
На кладбище среди разного брошенного у стен инвентаря Жан Рэ нашел кирку и лом. Вооруженный таким способом, он решительно приступил к атаке на могильную плиту Эстер фон Шефер.
Я держался несколько в стороне. Одно дело — рассказывать или читать о подобных экспедициях, и совсем другое — участвовать в них. На реальном кладбище, в блуждающих лунных бликах, в холодящем молчании почти деревенской ночи, когда запах влажной земли смешивается с запахом угасших прибрежных костров, в памяти всплывают воспоминания о страшных сказках и душу терзает неумолимый ужас свершающегося кощунства.
Мой компаньон просунул лом в самую широкую трещину разбитой плиты и налег всем телом на другой конец. Я слышал его прерывистое дыхание.
Обломок приподнялся, и я оттащил его в сторону. Чуть больше времени понадобилось, чтобы так же удачно поддеть и отодвинуть еще один кусок плиты. Мы взялись за него вместе и осторожно переместили, обнажив широкое отверстие.
Я чувствовал себя очень неуютно, по правде говоря, настолько скверно, что даже появление самой Эстер фон Шефер не ухудшило бы моего состояния. Я нервничал и дрожал — увы… от страха. Мне чудились за спиной мглистые глаза угрожающе нагнувшихся теней, и я украдкой косился по сторонам, ожидая самого худшего.
Жан Рэ, напротив, был совершенно спокоен. Этот человек вообще не ведал страха, он вел свою святотатственную работу деловито и уверенно.
Он был дьявольски уверен в себе.
Дьявольски… — верное слово.
От него исходила эманация инфернальной мощи, дерзости, доведенной до цинизма. Риск был его предназначением, звездой его темперамента.
Он достал электрический фонарик, лег на живот, просунул руку в черное отверстие.
— Иди посмотри, — сказал он глухим голосом.
— Что-то не хочется.
— Смотри, я тебе говорю.
Я очень неохотно нагнулся и бросил боязливый взгляд в яму. Она была не слишком глубока — метра полтора. На дне среди камней и щебенки лежал открытый, присыпанный землей гроб. В крышке возле песчанистого ската валялись ржавые гвозди, комья глины, пучки засохшей травы. Жан Рэ поднялся и шумно вздохнул.
— Так я и думал. Куколки нет дома.
На сей раз под «куколкой» он не имел в виду отсутствующего мертвеца.
Я спал беспокойно и видел во сне ликантропов, стрейгов, неуров. Потом Жан Рэ, профессор Рименшейдер, Эстер фон Шефер закрутили меня в пергаменты, как мумию в банделеты, и положили на могильную плиту в окружении мигающих свечей.
Только перед рассветом я уснул по-настоящему и поднялся поздно утром. Жан Рэ давно ушел и велел передать, чтобы я его ждал. Я спустился в холл, уселся в старое плюшевое кресло, принялся изучать медлительное течение Мозеля и листать грязные страницы журналов многомесячной давности. Мой друг появился в полдень. Он успел побывать у местного врача, посетил юриста и затем священника — человека незаметного и тщедушного, который оказался эрудитом столь замечательным, что Жан Рэ заподозрил его в секретной принадлежности к обществу Иисуса.
Зачем он обратился ко всем этим людям? Каким образом он сумел их заинтересовать своим занятием? Что он им вообще сказал? По обыкновению, он не сообщил мне ничего. Однако получил любопытные сведения. Оказывается, мадемуазель фон Шефер, происходящая из старинной местной фамилии, женщина пожилая и больная, пребывает в настоящее время в Тревере, в доме умалишенных. Он достал письменное разрешение на посещение этой дамы.
Когда мы покидали Брюссель, Жан Рэ говорил о «сорока восьми часах». Наша поездка длилась уже более трех дней, но, несмотря на известное нарушение моих планов, я нисколько не сожалел о задержке.
Тревер. Один из самых старинных немецких городов. Знаменитый Augusta Trevirorum, основанный самим императором Августом. Здесь архитектурные воспоминания о римских императорах и князьях-епископах головокружительно перемешаны. Здесь античные руины и средневековые монументы образуют гигантский уникальный музей на открытом воздухе.
Как мне хотелось спокойно побродить между собором, портиком и древнеримскими термами!
Об этом не могло быть и речи. Жан Рэ торопился чрезвычайно, заявив, что нельзя терять ни минуты, и мы довольно быстро пришли к месту назначения.
Массивное угрюмое здание высилось в центре парка, окруженного кирпичными стенами. Здесь находились монастырь и больница. Нас ввели в некомфортабельную прихожую, где среди кадок с пальмами смутно белела статуя святого Иосифа. Жан Рэ показал конверт сестре-привратнице, которая моментально исчезла, позвякивая ключами. Спустя некоторое время вошел улыбающийся отец-францисканец — человек огромного роста, похожий на переодетого кузнеца, который, однако, оставлял впечатление редкой доброты и просветленности. Священник прочел письмо, посмотрел на меня, потом перевел глаза на моего друга — тот одобрительно кивнул. Нас пригласили войти, и мы неспешно двинулись по коридорам, лестницам, мимо полуоткрытой двери в капеллу, то и дело огибая сестер-прислужниц, натирающих мастикой полы или чистящих мебель. Везде царил смешанный запах кухни и церковных благовоний.
Наконец мы достигли последнего этажа. У двери одной из комнат сидела монахиня и вязала, поставив рядом рабочую корзинку. При виде нас она поднялась и поклонилась. Священник обернулся к нам:
— Интересующая вас персона помещается здесь. Она живет в доме более десяти лет. Она одна на свете. Меня уверяли, что она всегда отличалась благонравным поведением. Однако вчера вечером с ней случилось непредсказуемое, превосходящее всякое воображение. Эта несчастная продемонстрировала подлинно дьявольскую одержимость. Вот почему меня позвали… — Францисканец улыбнулся сдержанно и даже застенчиво. — Я экзорцист. Понимаю, для вас это звучит, мягко говоря, старомодно. Тем не менее за
