каштанов, она думала про себя, что Амелия ничего подобного не сделала бы ни для кого. Она вернулась, запыхавшись. В комнате все танцевало перед глазами. Родригес, как когда-то, сидел на тахте, в ногах у лежащей Амелии, а Гвидо, стоя в красноватой полутьме, говорил и курил.
Они уже наполнили стаканы и болтали о картинах. Гвидо говорил о холме, который хотел написать, о том, что думает трактовать его как женщину, лежащую грудями к солнцу, и придать ему пластичность и теплый колорит, присущие женскому телу.
Родригес сказал:
– Это уже было. Придумай что-нибудь другое. Это уже было.
Тут они заспорили о том, была ли на самом деле уже написана такая картина, а тем временем ели каштаны и бросали скорлупу в камин. Амелия бросала ее па пол. Под конец Гвидо сказал:
– Нет, никто никогда не писал то и другое вместе. А я возьму женщину и положу ее так, как будто это холм на фоне нейтрального неба.
– Значит, ты задумал символическую картину. Тогда ты напишешь женщину и не напишешь холма, – злясь, сказал Родригес.
До Джинии это не сразу дошло, но в какой-то момент Амелия вызвалась позировать Гвидо, и он не возражал.
– При таком холоде? – спросила Джиния.
Ей даже не ответили, и Гвидо с Родригесом стали обсуждать, куда для этого перенести тахту, чтобы совместить свет с теплом от камина.
– Но Амелия больна, – сказала Джиния.
– Ну и что? – вскинулась Амелия. – Мое дело лежать и не двигаться.
– Это будет высоконравственная картина, – сказал Родригес, – самая нравственная картина в мире.
Они позубоскалили, посмеялись, и Амелия, которая из осторожности не пила, под конец все-таки попросила налить ей стакан и объяснила, что надо только потом вымыть его с мылом. Она сказала, что так делает и дома, и рассказала Гвидо, как ее лечит этот доктор, и они пошутили насчет уколов, и Амелия сказала, чтобы он не беспокоился, потому что кожа у нее здоровая. Джиния в отместку спросила, прошло ли у нее воспаление па груди, и тут Амелия разозлилась и бросила в ответ, что груди у нее покрасивее, чем у Джинии. Гвидо сказал:
– Посмотрим.
Все со смехом переглянулись. Амелия распахнула блузку, расстегнула бюстгальтер и показала свои груди, держа их обеими руками. Зажгли свет, и Джиния, мельком посмотрев на Амелию, поймала ее злой и торжествующий взгляд.
– Теперь посмотрим твои, – сказал Родригес.
Но Джиния уныло покачала головой и под взглядом Гвидо опустила глаза. Прошла долгая минута, а Гвидо ничего не говорил.
– Ну, давай, – сказал Родригес, – мы поднимаем тост за твои.
Гвидо все молчал. Джиния резко отвернулась к камину, и за спиной у нее послышалось: «Дура».
И вот на следующий день Джиния пошла на работу, зная, что Гвидо наедине с голой Амелией. В иные минуты у нее разрывалось сердце. Она все время представляла себе лицо Гвидо, разглядывающего Амелию. Она надеялась только, что там и Родригес.
После обеда ее послали отнести счет, и она смогла забежать в студию. Дверь была заперта. Она прислушалась и не услышала ни звука. Тогда она слегка успокоилась.
В семь часов она всех их нашла в кафе. Гвидо щеголял в ее галстуке и разглагольствовал, а Амелия курила и слушала. Джинии небрежно, точно девочке, сказали: «Садись». Заговорили о былых временах, и Амелия стала рассказывать про знакомых художников.
– А ты что нам расскажешь? – сказал Родригес на ухо Джинии.
Джиния, не оборачиваясь, сказала:
– Не надо.
Потом они все вместе прошлись по пассажу, и Джиния спросила у Гвидо, смогут ли они повидаться после ужина.
– Куда же денется Родригес? – сказал Гвидо.
Джиния с отчаянием посмотрела на него, и они договорились встретиться и немножко погулять.
В этот вечер шел снег, и Гвидо предложил зайти в кафе выпить пунша. Они выпили у стойки. Джиния, вся промерзшая, спросила у него, как это Амелия позирует при таком холоде.
– Камин греет, – сказал Гвидо, – и, потом, она привыкла.
– Я бы не выдержала, – сказала Джиния.
– А кто тебя просит?
– О Гвидо, – сказала Джиния, – почему ты так обращаешься со мной? Я ведь заговорила об этом только потому, что Амелия больна.
Они вышли, и Гвидо взял ее под руку. Снег забивался в рот, залеплял глаза, обсыпал с головы до ног.
– Послушай, – сказал Гвидо. – Я знаю, в чем дело. И знаю даже, что вы кое-чем балуетесь. Тут нет ничего такого. Все девушки любят целоваться. Так что брось ты все это.
