Если нету, то нет проку и от воды.
— Это не твое дело. Найди мне только Богородицыны слезы, и больше от тебя ничего не требуется.
— За этим нужно в сам Константинополь. Дорого. И нету у меня.
— У кого есть?
— У Джурдже.
— Я заплачу. Раздобудь у Джурдже.
— Джурдже здесь нет. Его надо ждать.
— Сколько?
— Еще немного. Пока часы не пробьют.
По ходу разговора гадалка успевала обслуживать и других клиентов. И на самом деле была совсем не так сильно испугана, как это изображала. С венецианской дамы под фиолетовой маской она взяла плату, словно действительно заговорила ее от сглаза, отбрила старика, который занудно торговался насчет цены зеленого петушиного яйца и все выспрашивал, действительно ли из него вылупляются черти.
— А ты бы с яйцом хотел за ту же цену еще и сметаны? Нету, приятель, сметаны, нету. Давно уже не дою, откуда ей взяться.
И все это она тараторила на понятном только им с Захарией языке, нимало не заботясь, понимают ли ее, тем более что это совсем не мешало ей неплохо торговать своим товаром и услугами. Она предлагала волшебные пуговицы, которые сами отваливаются, если им напеть мелодию, — такие могут пригодиться, чтобы в нужный момент обнажить грудь. Кроме того, у нее можно было купить съедобные женские трусики и палец Фомы неверующего в коробочке из верблюжьей кости. Когда какой-то молодой человек, которого интересовали собственные любовные проблемы, потребовал от нее поворожить, она велела ему зажмурить один глаз и как из пушки выпалила:
Прервав эти маловажные занятия, Захария спросил гадалку:
— Долго еще ждать?
— Пока не пробьет полночь, золотой мой. Быстрей, чем получится, не получится.
— Ну хорошо, скажи-ка, что же все-таки ты собираешься мне продать?
— Что спрашивал, то и получишь. Ты разве не Богородицыны слезы требовал, мой красавец?
— Что такое Богородицыны слезы?
— Покупаешь сам не знаешь что?
— Знал бы, так, может, и не покупал бы.
— Э-э, тогда придется рассказать тебе. Глянь наверх, у себя над головой. Что видишь?
— Звезды, что еще ночью можно увидеть?
— Э, это не звезды. Это слезы Богородицы. Когда души умерших маленьких детей переселяются на тот свет, они следуют за слезами Богородицы, чтобы не заблудиться и не попасть в руки черных небесных князей. И в пути питаются этими слезами. А слезы эти, земляк, соленые, как и мы с тобой. Лизни пот своей красавицы и узнаешь, что жизнь — это соленая вода… Эх, заболтались мы с тобой, а полночь-то, вот она…
Когда затих последний удар колокола, гадалка крикнула:
— Джурдже, эй, Джурдже!
Перед ними возник крохотный старичок с косматыми бровями и ушами в волосах. Весь в грязи.
— Рот как горловина носка! — насмешливо оценила его гадалка и что-то шепнула ему на ухо.
Джурдже заблеял, как козел, и замотал головой, отвергая требование гадалки. Тогда она бросила пристальный взгляд на его ус, и тот на глазах Захарии и Анны загорелся и даже вспыхнул бы, не загаси его Джурдже ладонями. Сразу после такой неожиданности он закопченными руками вытащил из карманов два глиняных флакончика, похожих на тот, что был найден у ног покойного маэстро Джеремии.
— До самого Эфеса пришлось за ними идти, — жаловался он гадалке, протягивая один из флаконов.
Она же сунула в рот два пальца и свистнула резко и громко, придав звуку направление. Свист стегнул старика по лбу, и на нем остались два небольших надреза. Он хлопнул себя по этому месту ладонью, словно убивая комара, и, не говоря ни слова, протянул гадалке второй флакон. Потом пробормотал:
— Ох, ох, что ж ты бессердечная такая? Сразу злишься, как кошка какая, а Джурдже просто не понял!
Гадалка взяла второй пузырек и сказала Джурдже:
— Ну а теперь расплачусь с тобой и за труды, и за товар.
Джурдже радостно всплеснул руками, а гадалка протянула в его сторону сжатую в кулак руку и раскрыла ладонь, внутри обнаружилась живая бабочка, которую она предложила Джурдже. Тот улыбнулся своим ртом, похожим на горловину носка, схватил бабочку и молниеносно проглотил ее. После этого он тут же скрылся в толпе.
— Не беспокойся, эта вода настоящая! — сказала гадалка, протягивая Захарии флакон и потребовав за него в два раза больше, чем ожидали покупатели.
— Тебе не кажется, что это многовато будет, а? — удивился Захария.
— Э-э, мой прекрасный господин, должно быть, ты тоже из Турции, — отрезала гадалка. — Вызываешь ему упыря из могилы, тащишь в Венецию, чтобы лично товар доставил, а он говорит — много. Ему, оказывается, дорого! Много, мой господин, бывает, только когда тебя бьют!
— Что значит это слово, «упырь», которым она назвала старика? — спросила Анна.
— Вампир. Это слово значит «вампир», — объяснил Захария.
— Так, значит, Джурдже был вампир, — изумилась Анна.
— Разумеется, неужели ты не заметила?
В этот момент пестрая толпа актеров под масками направилась к сцене, они увлекли за собой и Анну с Захарией. Панталоне, в красном костюме, с птицей на белой шляпе, сорвал с них маски. По ходу дела один из актеров воспользовался толчеей и ущипнул Анну, на что она улыбнулась и шлепнула его по руке. Одна из служанок с завистью и злобой осмотрела Аннино платье, а потом продемонстрировала Захарии, что может сосать собственную грудь.
И тут начался настоящий хаос. Захария ничего не понимал в этом водовороте венецианских шуток, беготни и вспышек света. Он только чувствовал, что эта кутерьма с головокружительной скоростью куда-то уносит всех их. Вдруг он с изумлением услышал, как одна из масок сказала: «Разница между двумя женщинами всегда больше, чем разница между мужчиной и женщиной…», на что зрители разразились хохотом. Захария помнил, что это слова из «гномы» покойного Джеремии, которые Анна записывала для актеров. От этого он почувствовал себя как-то увереннее, и вся эта неразбериха, в которую он попал и которая все накалялась и накалялась, показалась ему не такой уж страшной и грубой. В тот же момент Арлекин, наряженный в домино из зеленых, желтых и красных лоскутов, ударил его ногой под зад и тем самым толкнул прямиком в объятия Анны. Анна почувствовала, что волосы Захарии пахнут дымом, а тело каким-то незнакомым ей чаем, страстно поцеловала его и крикнула не своим голосом:
— Сейчас можешь взять меня, любовь моя! Мы столько ждали этого мгновения счастья! Я отдамся тебе здесь и сейчас! Возьми меня! — выкрикивала она хрипловатым альтом, который был похож на голоса окружавших их актеров.
— Но, Анна, — прошептал Захария, — на нас смотрят сотни людей!
— Они не заметят, что мы не изображаем любовь, а действительно любим друг друга… — тоже шепотом ответила она. — Этого не будет видно. Никто здесь не сможет догадаться, действительно ли мы делаем или не делаем то, что они и так хотят увидеть на сцене!
