Пейзаж, нарисованный чаем

— Этот дом. И усадьбу. К потомкам перейдет их недвижимость. Чтобы было, где развернуться. Ты не беспокойся, деньги я дам вперед, а во владение недвижимостью вступлю только через двести лет. Сейчас мне здесь нужно земли лишь на могилу, чтобы похоронили меня с птицей за пазухой, а не за морем.

— А разве ты не купил уже могилу у Ольги? Сколько же раз ты собираешься умирать? В общем, ничего не скажешь, условия ты предлагаешь подходящие. Однако нельзя ли те два пуда земли, или сколько там ты хочешь для могилы, чтобы тебя не похоронили за лужей, нельзя ли их чуть-чуть передвинуть? Я знаю одно красивое место, лучше для могилы не сыскать, вид оттуда открывается прекрасный, — там и устроишься. Находится это место на границе сестриной земли, она там сеет пшеницу, да что тут говорить, два пуда земли — не много, довольно вином один раз изо рта брызнуть, чтобы окропить. А остальное — дом и деток — бери, когда тебе захочется, через двести лет или через сколько ты там намерен…

В эту минуту на улице, освещенной лунным светом, послышался странный прерывистый топот. Словно верблюды или жирафы мчались. Мы подошли к окну и увидели верблюда с седоком. Человек был в чалме и настолько бледен, что это было заметно даже при лунном свете.

— Откуда идет этот верблюд? — спросил я Азру.

— Он идет с нашего, исламского, кладбища. Каждую святую ночь переносит он на христианское кладбище по одной грешной душе, захороненной на нашем, мусульманском, кладбище. Верблюд очищает наши кладбища и делает их кладбищами праведников, чистыми кладбищами, без грешников, а христианские становятся кладбищами исключительно грешников… А знаешь, что мне пришло в голову? Не купить ли тебе заодно и кладбище? Здесь есть заброшенное, можно взять за бесценок.

Я оторопел от такой проницательности Азры. Она словно читала мои самые сокровенные мысли и чаяния.

— Видишь ли, я бы не прочь. Потому что праправнуки в один прекрасный день должны же где-то собраться, не правда ли? За какое-нибудь старое, заброшенное или нет, все равно, я бы хорошо заплатил… Только надо составить договор.

Тут Азра расхохоталась так, что волосы у нее рассыпались на уши.

— Видишь ли, — говорит, — есть у меня одно дополнительное обстоятельство.

— Какое?

— У меня нет детей. И никогда не будет. Я бездетная, и у меня не будет потомства. Да и будь у нас дети, Юсуф не разрешил бы их продать.

— Ты бездетна? Тогда кого же ты продаешь? К чему эти списки имен и столько разговоров?

— Ну, это не мои праправнуки, а чужие.

— Как чужие?

— Ольги и Цецилии. У них есть дети, и это потомки вплоть до белых пчел…

— Но Ольга не продает мальчиков, она продает только девочек, внучек, я ее спрашивал.

— Это тебе. А мне продаст. Я же им двоюродная бабка. Да она и бесплатно уступит их мне на содержание.

— А потом?

— Потом я отдам их тебе, как ты и просил. Идет?

— Идет, — ответил я с выражением оторопи, какая бывает у коней на картинах итальянского кватроченто. — Я все понял, Азра, — сказал я. — Я согласен, давай подпишем бумагу.

Она подписала и поклялась на Коране, и я видел, что клянется она на настоящем Коране, а не на том где лежало венецианское мыло. Так я понял, что все без обмана. На улице меня встретил свежий воздух, облака стояли, как прокисшее молоко, и опять слышался топот верблюда. Он возвращался с поклажей. Теперь это был праведник. С христианского кладбища на исламское.

По вертикали *. ГОЛУБАЯ МЕЧЕТЬ

: Однажды под вечер в Стамбуле, незадолго до вечернего намаза, царевы очи, словно два черных голубя, опустились возле Атмейдана. Пробив плотные мысли, взгляд султана Ахмеда остановился, и порешил султан: быть на том месте мечети всех мечетей. Он повелел, чтобы храм имел шесть минаретов, и отправил в обе стороны царства глашатаев, дабы отыскали они самого лучшего зодчего.

: Но глашатай, отправившийся на Запад, встретился с непредвиденными трудностями. Самый знаменитый зодчий царства так испугался предстоящего поручения, что пропал бесследно, а вместо себя подсунул какого-то неграмотного серба из Боснии, семья которого, правда, уже в пятом колене исповедовала ислам.

: И он явился на зов вместо зодчего, хотя до тех пор сооружал только надгробия да питьевые фонтаны, но царскому посланнику не смели даже намекнуть, что зодчий ненастоящий. Был он молчун, нос у него рос прямо ото лба и, опускаясь на лицо, причинял боль глазам. Семь горьких лет он уже пережил, и неведомо, сколько еще соли доведется ему съесть.

: Но что было хуже всего, так это то, что даже он соглашался без радости. Когда услышал, что от него требуется, смех его состарился за один день, и попросил он, прежде чем отправиться в путь, посоветоваться с муфтием. Встретились они в мечети: муфтий — борода в руке, а человек — в рубашке с веревкой вместо ворота. Словно уже приготовился быть повешенным.

: «Ты идешь в дальнюю даль, в край, о котором человеку дано только догадываться, но не дано обежать, — сказал ему муфтий. — Запомни одно: кто от себя самого исцелится — пропадет».

: «От самого мудрого разговора пользы меньше всего», — подумал зодчий и ушел.

: Муфтий успокоил царева человека, сказав, что зодчий умеет симметрично думать и может одновременно левой рукой поднять, а правой поставить на землю чашу с вином, не расплескав. Царев посланец, поскольку не смел возвратиться с пустыми руками, отправился в Стамбул с тем, кто слюной исцеляет раны, и с надеждой, что другой царев посланец, тот, который ушел на Восток, окажется более удачливым.

: Но случилось так, что тот, возвращаясь из Дамаска, утонул вместе с кораблем, и потому перед Великим визирем предстал единственный. Когда зодчего спросили, есть ли у него какие-нибудь проекты будущего строительства, плотник сунул руку за пазуху и вытащил три веревочки с узелками, завязанными на равном расстоянии.

— Это все? — удивился визирь.

— Этого хватит, — ответил тот.

— А как наш властитель будет знать, какое строительство ты замышляешь?

— спросил визирь.

На это зодчий, вперив указательный палец в грудь вельможи, сказал:

— Пусть властитель покажет пальцем, что он хочет, и я ему это построю.

: Говорят, что здесь Великий визирь догадался что зодчий вряд ли понимает, о чем речь, и что турецкий язык не самая сильная его сторона.

— Как тебе властитель объяснит, что он хочет, если ты не сможешь понять этого?

: — У мечтателей нет родины, и сны не ведают языков. А властителева мечеть всех мечетей чем может быть, как не сном?

Понравился ли план Великому визирю, нет ли — неизвестно, только зодчего привели к султану Ахмеду, и, к удивлению визиря, царь подвел его к окну и показал пальцем. Там, в тумане Босфора, в зеленой воде утреннего воздуха стояла, словно в небе, огромная Церковь Церквей, константинопольская Святая София, гордость разрушенного византийского царства, самый большой храм христианства, давно превращенный в мечеть.

— Она не должна быть больше, потому что я не больший правитель, чем Юстиниан, воздвигший ее, но она не может быть и меньше, — сказал султан Ахмед и отпустил зодчего, повелев немедленно начать работу.

«И у Аллаха этот мир — первый опыт, — подумал зодчий, выходя. — Каждую вещь на земле, чтобы сделать как следует, надо сделать дважды». Он снял обувь и вошел под огромный купол храма Мудрости.

«Сейчас суть вопроса в том, — добавил он мысленно, — хочу я, чтобы меня похоронили пьяным или трезвым»…

: Он поднялся мощеным переходом наверх и с балкона и галереи Храма оглядел