остановившимися глазами, молодые и пожилые, крепкие и совсем юные, как он сам, у которых подбородок не успел зарасти первой щетиной. Не им убиты, но ведь убиты же. Кто-то остался дома, почти всех ждут, у них могли быть или есть дети… В княжиче боролись два чувства – восторг от победы и ужас от человеческой смерти, пусть даже и вражьей. Он вглядывался в лица рыцарей, с которых стаскивали, срубали латы горожане (железо всегда в хозяйстве пригодится!), не закрытые забралами лица были вполне обычными, не лучше, но и не хуже лиц его воинов.
Даниил заметил эти раздумья, поспешил к сыну. Трудно убивать сначала, потом и рука, и душа пообвыкнут, в противнике будешь видеть только врага, а в первый раз всегда вот так. Но если сейчас у Льва пересилит чувство сострадания, то в следующий раз он не сможет поднять меч на врага.
– Лев, это враг. Безжалостный. В бою никогда нельзя его жалеть, не убьешь ты, убьет он.
– Я не в бою, – вскинул на отца глаза юный княжич.
– И после боя тоже. Тот, кто против тебя меч в бою поднял, поднимет его и в следующий раз, если ты оставишь ему такую возможность.
– Но ведь ты оставил жизнь Ростиславу?
– Думаю, зря, он снова против будет и чужих позовет, но я одно знаю: я сильнее, и сейчас ему не совладать. Он племянник, сестрин сын, кровь моя и твоя тоже, но запомни, Лев, если снова руку поднимет, отсекай эту руку без раздумий!
Княжич только кивнул.
Когда уже все прошло, братья долго беседовали, пытаясь понять, как быть дальше. С востока татарская рать поджимала, с запада угры да ляхи. Русь между двух даже не огней, а гигантских жерновов. Как выстоять, с кем договариваться?
– Князь Александр Ярославич ливонцев побил, но надолго ли? А если снова Батый со своими придет? Как с рыцарями договариваться, если они только о том и мыслят, чтобы тебя самого сокрушить?
Тяжелые мысли не давали покоя князьям, лишали сна, протягивали морщины на их челе.
– Ладно, будет беда, будем и отбиваться, что загодя терзаться! Только города крепить надо, чтоб осаду выдержать могли, вон был укреплен Ярослав, успели на подмогу.
На том и порешили, не знали князья, что совсем скоро Даниилу придется принимать решение. А потом еще и еще раз… И заботиться о том, чтобы выжить, не будучи раздавленным, предстоит ему очень долго, до тех пор, пока не встанет крепкая Русь, правда, уже Московская. Но и на нее будут то и дело наползать вражьи полки, и ее будут пробовать на зуб, выстоит ли, выдюжит? Выстояла и выдюжила.
В ОРДУ
В Холм примчался совсем нежеланный гость. Конечно, он приехал не один, сопровождали трое. Все надменные, на окружающих почти и не смотрели, узкие губы сложены в презрительной ухмылке, узкие глаза – словно угольком кто по лицу чиркнул – не поймешь, на кого направлены, лица бесстрастные, что твоя колода! Один сквозь зубы прошипел, головы не поворачивая, что к князю прибыли послы от Бату- хана.
Послы во все времена и у всех народов люди неприкосновенные и уважаемые. Только чего так кичиться? Слуга бросился за дворским Андреем:
– Андрей Иванович, там послы от поганых прибыли!
Тот уже и сам шел по двору, слуга крикнул громко, Андрею показалось, что татарин понял, глаз зло блеснул. Вот сколько раз матери, едва научив говорить, своим детям твердят: язык твой – враг твой! И понимают люди, вылетают зряшные слова из уст, что птицы, да ведь произнесенного обратно не вернешь. Что было татарина обижать?
Дворский подошел ближе, с достоинством поклонился:
– Милости просим на княжий двор, коли послами прибыли.
Все прибывшие молча слезли со своих невысоких лошадок и направились вслед за Андреем Ивановичем. Впереди вприскачь помчался другой слуга, посланный сообщить князю. А тот, что глупость ляпнул, тут же добавил еще одну:
– А они чего же, Андрей Иванович, немцы, что ли, али глухие?
– Я тебя сейчас плетью-то перетяну, если рот свой не закроешь! Замолчь, сказано!
Холоп бросился прочь от тяжелой руки дворского, понял уже, что не дело языком мелет. Но подальше шепотом все же поинтересовался у дружинника, наблюдавшего за послами:
– А и правда, чего они все молчком? Вроде по-нашему разумеют…
– Им ни с кем не положено говорить, кроме того, к кому прибыли! Прежде как князю не передадут, что велено, рта не раскроют, даже если помирать будут.
– Ух ты… А ежели, к примеру, в проруби тонуть станут, тоже на помощь не позовут? – Глаза парня блестели восхищением от такого предположения.
– Ну и трепло ты, Митрий! Верно дворский плетью погрозил вытянуть!
Послов провели в хоромы, предложили пить. Но в комнаты прошел только один из послов и толмач, двое других остались подле коней. Стерегли, что ли?
– Вашего черного молока не держим, уж простите великодушно. А меда или водицы чистой пожалте, – повел рукой дворский.
Князь пришел быстро, чуть склонил голову в знак приветствия, жестом пригласил садиться, внимательно оглядел. Даниил понимал татарский, но показывать этого не стал, смотрел выжидающе, пусть сами скажут, чего хотят. Послы не заставили себя долго ждать, остановившись посреди комнаты, не садясь и все так же глядя прямо перед собой, один из них протянул князю свернутую трубочкой грамоту. Даниил глянул на печать, запечатано не самим Батыем, но кем-то из его нойонов.
Князь язык понимал и говорить мог, но вот читать нет. Засомневался. Посол, видно, заметил, презрительно что-то произнес, второй рядом с ним, видно, толмач, перевел:
– Там по-урусски. Если коназ читать не умеет…
Не сводя глаз с надменного татарина, Даниил молча вскрыл письмо, посол все так же смотрел в сторону. И как видит, если не глядит?
Князю с трудом удалось не выдать своих мыслей, когда прочел одну-единственную написанную фразу: «Дай Галич!»
И руку, которая едва не скомкала проклятый пергамен, тоже с трудом сдержал. Медленно поднял глаза от листа на лицо посла и встретился-таки с его злым глазом. Но своих не отвел, спокойно усмехнулся:
– То не Батыева печать, от кого прислано?
– Хан Могучей прислал!
И снова впивался глазами проклятый, ждал, что ответит русский князь. Тот пожал плечами:
– Ответа ждать будете?
– Ответа?
Только тут Даниил сообразил, что и посол говорит по-русски! К чему тогда через толмача переговариваться? Взяла злость, снова с трудом сдержался. Но Даниил хорошо помнил, что послов, даже самых надменных, обижать нельзя. Кивнул на Андрея, застывшего у двери, точно чуткий пес при своем хозяине:
– Он вас проводит и устроит. Отдохните с дороги.
– Послание передали, сейчас поедем.
Против своей воли Даниил усмехнулся:
– Галич с собой возьмете? Он не здесь, не в Холме.
Посол снова скривил губы:
– Шутишь, коназ? Я скажу Могучею, что ты согласен.
– Нет! Батый рассудит, ему подчинюсь.
И сам не знал, почему так сказал. Что значит, Батый рассудит? Батый на Волге в Сарае сидит, неужто придется к нему за пайцзой ехать, свои собственные земли у поганого выпрашивать?!
Посол, не отвечая, повернулся и вышел прочь. За ним толмач.
Глядя в окно вслед уезжающим послам, Даниил поинтересовался у вернувшегося в дом Андрея:
– Кто это Могучей? Не слышал такого.
– А черт его поганого знает!
Даниил снова глянул в грамоту и на печать. Запечатано кем-то весьма важным, но имя незнакомое.
