лучше… был… Он всегда стоял между нами, даже на ложе стоял! Если я не смог занять место в твоем сердце при его жизни, то тем более не стану делать это после его смерти. Я не спрашиваю тебя, чем он лучше, сердцу не прикажешь. Живи как знаешь, неволить тебя своей любовью я больше не буду. Развода не дам, на Руси это не положено, да и у детей должна быть мать, а мать ты хорошая. Для всех мы по- прежнему князь и княгиня. Захочешь в Альдейгьюборг – езжай, я уже распорядился, чтобы злосчастный терем разобрали. Захочешь навестить родных – тоже езжай, но детей не пущу. И с Магнусом все будет по- прежнему. Я не держу зла ни на кого, ни на Олава, ни на Магнуса, ни на тебя.
Ингигерд смотрела на мужа глазами, полными слез. Совсем не такой она представляла себе их встречу. Как доказать, что Ярослав нужен ей, что сердце все изнылось в ожидании, что мысли об Олаве давно выброшены из головы, да и были ли настоящими?
Князь шагнул к жене. Если бы в тот миг она хоть чуть подалась навстречу, были бы забыты все раздоры, все обиды, но Ингигерд не почувствовала этого, осталась стоять на месте, в голове билась только одна мысль: как доказать Ярославу, что он дороже всех? А ему не нужно было ничего доказывать, достаточно просто спрятать заплаканное лицо на груди, князь все понял бы без слов, сердцем. На миг замерев, Ярослав ждал, но жена не сделала такого нужного шага.
Он протянул руку, отирая слезинку в уголке ее глаза:
– А вот плакать не надо. Я тебя не неволю ни в чем. Насильно мил не будешь…
Ей бы схватить эту руку, покрыть поцелуями, а потом целовать лицо, немного грустные, все понимающие глаза, а она стояла столбом! Когда за князем закрылась дверь, Ингигерд вдруг разрыдалась, бросившись на ложе.
У князя много забот, к тому же он долго не был в городе. В Киеве снова сидел Брячислав, в Чернигове спокойно Мстислав, за них можно не беспокоиться, но дела в Новгороде за него никто решать не будет. А их накопилось много.
Кроме обычных, у Ярослава окончательно созрела задумка обучать грамоте не только своих собственных детей, но и тех, кто к ней окажется способен, будь он хоть купецким сыном, не то что боярским, а то и вовсе смердом. Город был не против, кому же помешают грамотные люди? Чем больше таковых, тем богаче сам Новгород.
Ярослав отобрал три сотни новгородских детей для учебы и время от времени сам заходил смотреть, как у них успехи.
Вот и в тот день он отправился в школу, находившуюся в старых епископских покоях. Первый епископ Новгорода Иоаким, с которым раньше советовался Ярослав, умер. Иоаким сам выбрал себе преемника – Ефрема. Но и с новым, и даже с прежним епископом у князя отношения разладились, не поверил, что не мог Иоаким уберечь от беды Илью. Ефрем же показал себя человеком, несомненно, одаренным, но не всегда справедливым, что очень не нравилось князю, но пока Ярослав терпел.
Софийской сторона Детинца названа по имени храма. Тринадцать глав Софии блестят на солнце, видны издалека. Новгородская София поставлена хотя и деревянной, а все же раньше киевской. Потому, когда кияне задаются, что их собор больше и каменный, новгородцы фыркают, точно им что гадкое под нос сунули, мол, повторили нашу и рады. Это извечный спор Новгорода и Киева – у кого что лучше и крепче. Но для новгородцев спор бесполезен: где еще есть такие резные столбы, как у Софии? Мастера-резчики постарались, дня не хватит, чтобы рассмотреть всех диковинных зверей, что на дубовых столбах. А если еще и каждый листик чудных растений разглядывать, так полжизни за таким занятием проведешь. Новгородцы проводили, приходили в Софию не только службы ради, но и поглазеть. Дивясь искусной работе мастеров, поднимали головы все выше, взоры невольно устремлялись к Богу. Божественная красота резной Софии изрядно помогала епископу и его священникам.
Новгородцы любят украшать все вокруг, как, наверное, и все остальные люди. Даже простая ложка, какую каждый вырезать может, и та с изгибами да загогулинами. Глаз должен видеть вокруг себя только красивое, тогда и человек будет добрее. Душа русича требовала, чтобы и ручка ковшика была утицей, и перила моста резные, и столбы Софии изукрашены…
На мосту всегда народ, снует туда-сюда, у каждого дел много. Князя приветствуют, кто шапку ломит загодя и в пояс кланяется, кто только голову опустив, кто и просто приветственно взмахнув руками, как два нурманских купца, что торопятся с Софийской стороны на Торговую. Голоса с Торговой стороны слышны до середины Волхова. Кричат сбитенщики, калачники, многие, кто торгует вразнос. Князь оглянулся. Городу мороз нипочем, и не такие видал. У самого Волхова стоят баньки входом к воде. Несмотря на мороз, из одной выскочил мужик, бросился в прорубь, что загодя сделана, и тут же обратно в жар парной. Ярослав рассмеялся – какой норманн или свей такое выдержит? А уж о ромеях и говорить нечего!
Служка решил, видно, что князь идет к епископу, бросился упредить, позвать Ефрема. Ярослав махнул рукой:
– Не кличь, я в школу зайду.
К посещениям князя привыкли, он свой, потому и не суетились. Ярослав тихонько остановился у двери в бывшую трапезную, откуда доносились звуки голосов. Ученики чуть нараспев читали какую-то книгу. Постоял, послушал, потом все же толкнул дверь. Хотелось посмотреть, чему учатся и, главное, как.
Отец Илия, длинный и тонкий, весь седой от немалых лет, чуть склонил голову, приветствуя князя. Однако внимательно следил, достаточно ли резво вскочили ученики, хорошо ли поклонились. Остался доволен. Ярослав чуть усмехнулся, показал, чтобы сели и продолжили учебу. Немного посидел, послушал, как читают, не удержавшись, попросил, чтобы и счет показали. Отец Илия с удовольствием попросил выйти к нему одного из мальчиков, дал задание на быстрый счет. Тот справился. Князь тоже спросил, ученик снова не оплошал и третье осилил легко и быстро. Ярослав довольно кивнул, поинтересовался:
– Как зовут? Откуда?
За ученика ответил отец Илия:
– Саввой. Тутошний он, новгородский.
Князь положил руку на плечо мальчика:
– А как с остальным? Читает бойко ли?
Снова с удовольствием кивнул Илия, потянулся за книгой, чтоб показать князю, но тот остановил:
– Верю. На содержание этого ученика деньги взять из моей казны. Ежели будет способности и дальше проявлять недюжинные, мне скажешь, увеличу плату.
Повернулся к остальным ученикам, не слушая сбивчивую благодарность мальчика:
– И остальные знать должны: кто станет учиться толково, того поддерживать всегда буду! И теперь и дальше!
Едва успела за князем закрыться дверь, отец Илия сурово выговорил ученику:
– Что ж ты князя не благодарил, дурья твоя башка?!
Тот стоял, растерянно улыбаясь и почему-то кивая вихрастой, давно не стриженной головой. Илия усмехнулся:
– Садись уж, везучий ты наш!
А князь с удовольствием вспоминал толкового ученика. Если таких в Новгороде много сыщется, то никаких чужеземных мудрецов не надо. Дети учились всего два месяца, однако сын смерда успел освоить и азбуку, и счет. Не всегда боярские дети сообразительней простых, не всегда. Даже среди князей было мало грамотных, не говоря уже о боярах, а тут вон дети смердов учатся. Надо учить и таких, пусть Новгород не только руками мастеровых славится да купцами своими, но и ученым людом тоже!
За такими заботами легче переносилась душевная боль из-за разлада с Ингигерд. Кроме того, у князя была еще одна потеря – умер верный и надежный Рёнгвальд. Его старший сын не пожелал взять земли отца под свое правление, вернулся в Швецию и получил от Энунда обратно Гаутландское ярлство, принадлежавшее отцу до его отъезда на Русь. Ладогу унаследовал младший Эйлив на тех же правах и условиях – кормление в обмен на защиту от нападений. Все были довольны.
За окном снова морось и мглисто. Год выдался мокрым, тяжелые тучи день за днем висели над городом и округой, но не сыпались пушистым снегом, а наполняли все вокруг противной влагой. Холодная, пронизывающая, словно плесень, она впитывалась в одежду, в кожу, вползала в дома и, казалось, души людей.
Чтобы защититься от навеваемой ею тоски, люди топили печи, жгли свечи, разговаривали громче обычного…
