Женщину затрясло от страха:
– Это плохо, огонь – это плохо! Я умру?!
Шаман поморщился, давая питье и тому, что проводил обряд:
– Все умрем. Живи пока.
– Сколько?
– Живи.
Подхватив своего напарника на закорки, шаман потащил его к стоявшей в дальнем углу поляны юрте. Небо на востоке начало светлеть. Женщина окликнула:
– У нас получилось?
Шаман, не оборачиваясь, резко ответил:
– Да!
Король умер, да здравствует король!
Из Коялыка их почти выгнали, нечего кому попало болтаться там, где Великий хан, мало ли что…
Но они и не сопротивлялись, выехали вечером, торопились, но никто на это внимания не обратил, и без объяснений понятно, что старались успеть до ночи к караван-сараю. Потом, правда, кое-кто говорил, что те двое никак не могли договориться, куда именно ехать, старший твердил, что надо на север в степь, а младший с горящими глазами убеждал ехать на восток.
Но кому какое дело, куда отправились всего два человека, если с Тарбагатая спустились тысячи и готовы тоже куда-то двинуться, только вот куда? И им можно бы на север, в обход красивого синего озера- моря Балхаша в степь Сары-Аке, а можно на восток, вдоль Алатау на Тараз. Но все понимали, что куда бы ни пошли, это обязательно будет навстречу таким же тысячам Батыя и обязательно закончится столкновением. О предстоящем бое думал каждый из приведенных Великим ханом Гуюком через Джунгарский проход, а вовсе не о двух глупцах, у которых небось и сабли толковой нет. Зря они болтались под ногами у достойных воинов, так можно нарваться на неприятности, верно говорят: кто лишен осторожности, умрет, не болея.
И все же они поехали на восток…
Лошади не монгольские, а местные, бежали быстро. Правда, такие лошади отдыха требуют, но пока большой необходимости не было. Оба путника молчали о своих опасениях, что их могут догнать и задержать, ведь каждый знает: чем больше думаешь о неприятности, тем скорее она случится. Но отделаться от опасений они не могли, потому, когда со стороны Коялыка послышался приближающийся топот и явно не одного коня, старший сделал знак младшему и метнулся с дороги к неказистому домику декханина, стоявшему совсем близко к дороге.
Хозяин копался в своем огороде, взрыхляя землю мотыгой. Увидев, как незваные гости поспешно направили коней к его халупе, бедолага бросился к ним с криком:
– Эй!
Но ноги старого декханина передвигались медленней ног крепких коней, когда он доковылял до своего домишки, слепленного много лет назад из самана – глины с примесью соломы, незваные гости были уже внутри, поставив коней за невысоким дувалом, ограждавшим мазанку с огородом от дороги.
В лачуге на горе тряпья лежала старуха, видно, давно и тяжело болевшая, но ни старуха, ни доковылявший в свой дом старик были гостям не нужны. Они чутко прислушивались к приближавшемуся конскому топоту. Что за защита скромная мазанка? Но другой не было, а утопающий хватается за соломинку.
– Эй, зачем…
Договорить старик не успел, его голос мешал слышать главное: замедлится ли конский топот, не повернут ли всадники к мазанке. Старуха тоже попыталась что-то кричать, позвать своего мужа, но слабый голос едва подчинялся хозяйке. Младший из приехавших закрыл ей рот рукой. Старший сгреб хозяина лачуги за халат, почти поднял, старику бы промолчать, а он пытался вырваться, видно, надеялся защитить свою старуху и свой дом, даже рот открыл, чтобы закричать… Но тоже не успел.
Незваный гость с силой швырнул хозяина в угол его неказистой лачуги и метнулся ближе к двери, весь превратившись в слух. Конский топот удалялся, ханский гонец и два охранника сломя голову мчались в сторону Тараза, туда, где в ожидании непонятно чего стояли тумены Батыя. Такая поспешность могла означать только одно…
Обидчики старика переглянулись между собой: удалось! Уже через минуту они были снова в седлах и спешили в прежнем направлении. Ни один не оглянулся ни на лежавшего старика, ни на его едва живую жену, ни вообще на укрывшую их мазанку. Не до того…
Старуха пыталась дотянуться слабой рукой до своего мужа, словно могла чем-то помочь лежавшему неподвижно старику. Его подслеповатые, выцветшие от времени и невзгод глаза неподвижно смотрели мимо жены, а из-под головы, которой он сильно ударился, будучи брошенным незваным гостем, текла струйка крови… Жене не удалось дотянуться до мужа, она лежала, с тоской глядя на своего единственного защитника и кормильца, который теперь уже таким не был, и тихо плакала. Но не о том, что теперь ей грозила голодная смерть, а о том, что он погиб, защищая ее, то есть зря, потому что и без голода жить старухе оставалось совсем немного.
Всадники спешили вслед за ханским гонцом, но угнаться, конечно, не могли, тому подавались лучшие лошади, способные бежать куда быстрее остальных.
Днем они увидели впереди на дороге сборище народа. Там явно какой-то переполох. Не остановились, но замедлили бег лошадей, чтобы понять, стоит ли подъезжать или лучше повернуть назад. Но пока думали, оказались слишком близко, чтобы их разворот не заметили, пришлось ехать вперед.
Оказалось, хоронили двух убитых охранников ханского гонца, самого гонца уже давно не было, он помчался дальше, не останавливаясь из-за гибели товарищей.
Нет, товарищами воины Ораку не были, но ездить без защиты ханский гонец не мог, да и не положено. Обычно гонца сопровождали четверо, но в тот день с утра его вдруг позвал к себе ханский советник Боракул и сказал, чтобы немедленно отправлялся к хану Батыю со страшной вестью, чтобы не смел останавливаться ни на минуту, пока не достигнет местности Алакамак и сама весть не достигнет ханских ушей, и что с ним поедут всего двое.
Орак стал гонцом совсем недавно, далеко пока не ездил, но своим званием очень гордился. Потому он принял поручение, как что-то особенно важное, и был прав.
Но сама весть оказалась страшной, услышав, гонец даже не сразу поверил, переспросил, советник так зыркнул на бедолагу, что у того пропало всякое желание уточнять. Молча кивнул и вскочил на поданного коня. Рядом по бокам уже пристроились двое, готовые сопровождать. Того, кто принесет такую весть, полагалось казнить, но, даже понимая, что едет навстречу собственной гибели, Орак не замедлил бег коня. Не останавливаться, не есть, не пить, не спать, только вперед.
У гонцов свой счет, там, где караван идет восемь дней, гонец должен добраться за пять, но это если отдыхать по ночам в караван-сараях, а если мчаться без остановки, то три. Если гонец не жалел себя и лошадей и проезжал путь быстро, очень быстро, он мог рассчитывать на награду. Но на что мог рассчитывать Орак, неся плохую весть? Только на то, что его смерть в конце пути не будет медленной и мучительной… И он старался.
Орак сидел в седле свободно, но крепко, он сразу пустил коня вскачь, не заботясь об охране, прекрасно зная, что те не отстанут. Гонец был местным и тем более гордился своей должностью, он хорошо знал эту дорогу от озера Алаколь до Тараза, не раз ездил здесь и до того, как попал на службу к Великому хану. Орак молод, и потому жизнь до прихода монголов не представлял себе, да и не так много осталось тех, кто такую помнил, только старики могли рассказать, как почти тридцать лет назад вот так же прошли Джунгарским проходом тысячи и тысячи чужих, как растеклись они страшным черным половодьем по земле, как перестали существовать прекрасные города Мавераннахра, посмевшие сопротивляться, как долго и упорно сопротивлялись Тараз и Отрар. А все почему? Чингисхан гонялся за Мухаммедом. Пострадали все окружающие.
Не успели города подняться, как с востока через проход хлынули новые полчища, но на сей раз не на Мавераннахр, эти тумены ушли через Сары-Аку на запад через кипчакские степи. Орак слышал, что дошли, даже далекие страны, где садится солнце, покорились монголам, и если бы не внезапная смерть Великого
