оканчивающуюся именем Вятич! Вокруг ахнули, а Пургаз, строго оглядев окружающих, что-то пояснил. Все как по команде повернулись к сотнику.
Сзади послышался чуть насмешливый голос нашего знакомого:
– Ребенку дали имя Вятич, а Пургаз объяснил, что это хорошее имя, потому что принадлежит хорошему человеку.
– Ну вот, Вятич, у тебя в эрзянской деревне крестник. – Я была настроена на веселый лад, а вот сотник на серьезный.
Он полез за пазуху, вынул оттуда какой-то оберег, снял через голову, пошептал над ним, держа в ладонях (все это в полной тишине, потому что эрзя стояли, кое-кто даже рты раскрыв), и протянул Пургазу. Инязор понял все без слов, он принял оберег и надел его на шею малышу.
И без объяснений было ясно, кто отец ребенка, один из молодых мужчин столь напряженно следил за всем происходящим, что перепутать невозможно. Пургаз повернулся к нему, что-то объяснил, папаша кивнул и поклонился Вятичу. Тот прижал руку к груди и склонился чуть не лицом в колени.
Теперь уж сородичи новорожденного зашумели, явно облегченно и даже радостно. Нас приняли за своих.
– Вятич, ты отдал свой оберег?
– Свой нельзя отдать, Настя. Я отдал один из наговоренных.
Я чуть подумала и снова полезла с расспросами:
– Но я же отдала Евпатию Коловрату?
– Чем все закончилось, помнишь? И для него, и для тебя.
– А если бы не отдала, он не погиб бы?!
– Все равно погиб, только гораздо раньше. Ты все правильно сделала, только ходишь теперь со шрамом.
– Тебе мешает мой шрам?
– Мне? Лично мне даже нравится, если по нему осторожно провести пальцами… – Вятич не делал того, о чем говорил, только смотрел, но у меня было такое ощущение, что его пальцы действительно касаются шрама, и все существо просто захлестнула теплая волна, – то ты отвечаешь не как ежик-колючка, а как милая барышня.
– Я… я…
Вятич только глянул чуть насмешливо и отправился разговаривать с Пургазом. А я осталась переваривать очередную загадку сотника.
Он словно видел меня насквозь, знал каждое движение моей души, знал лучше Андрея, с которым я спала два года, лучше князя Романа, для которого я, наверное, была одной из… Вятич умел приласкать, не прикасаясь, одним взглядом, полунамеком, тихим ласковым смехом. И я таяла, как мороженое на горячей печке, растекалась пломбиром по тарелке, хочешь – слизывай меня, хочешь – стряхивай.
Кто же ты, сотник Вятич?
С удивлением поймала себя на том, что не хочу разгадывать, пусть остается тайной. Так даже интересней, это как подарок под новогодней елкой в детстве, точно знаешь, что положил не Дед Мороз, а кто-то из родных, но веришь, что там именно то, что ты тайно желала. А нахождение рядом с Вятичем – это словно последний миг перед тем, как обертка подарка разорвется, – и чуть страшновато, и захватывающе одновременно.
В веси мы застряли на пару недель. Мужчин своих я просто не видела, им нашлось дело – валили лес для нового дома, меня сначала взяли под опеку женщины. Но толка было мало, они не знали русского, я – эрзянского, объяснялись только знаками, то и дело смеясь из-за накладок. Я возилась с детьми, рассказывая им сказки или напевая песенки, малышня меня понимала и того меньше. Но таков уж слог у нашего дорогого Александра Сергеевича, что его можно часами читать хоть в тундре, хоть в Непале, хоть в веси у эрзя в тринадцатом веке, сама мелодия стиха все равно берет за душу.
«Лукоморье» шло на ура и у детской, и у взрослой аудитории, впрочем, и «Евгений Онегин» тоже. Через день местная малышня ходила за мной хвостами, то и дело подставляя ладошки для «сороки-вороны», которая кашку варила. Однажды я в очередной раз рассказывала «Машу и медведей» в лицах, мелюзга с визгом бросалась прочь, когда старший медведь грубым голосом интересовался, кто сожрал его кашу, но тут же возвращалась обратно, чтобы услышать тонкий жалобный голосок обиженного Мишутки.
Я так увлеклась, что не заметила Вятича, стоявшего у самой двери. И только когда «поднялась на дыбы» в образе Михайлы Ивановича, выясняя, кто смял его постель, и оказалась прямо перед лицом сотника, вдруг увидела, как он на меня смотрит. В глазах было изумленное восхищение. От этого взгляда бросило в жар, но я храбро взяла себя в руки, тем более малышня уже теребила за рубашку, требуя продолжения представления, и действительно продолжила.
Мои моноспектакли на непонятном, но мелодичном языке имели оглушительный успех, но у меня нашлось и другое занятие, больше соответствующее моему предназначению, как я его понимала.
На второй день нашего пребывания ко мне подошел один из эрзя, покрутил в руках мой лук, сокрушенно покачал головой и что-то сказал. Я только развела руками. И без качаний головой прекрасно понимала, что лук у меня не ах, но Вятич не спешил мне менять, все равно стреляю плохо. А вот эрзя решил это сделать.
Он рукой поманил меня за собой, показал, чтобы подождала, и вынес другой лук. Он был чуть больше моего, и форма немного иная, но в общем удобно.
Дядечка тут же принялся показывать мне, как ловчее держать налучье, как натягивать тетиву, как вовремя убирать пальцы… Обучение пошло как по маслу, через час я, уставшая, но счастливая, уже ловко отправляла стрелу точно в цель на гораздо большее расстояние, чем раньше.
Всячески поблагодарив хозяина знаками, я попыталась выяснить, что должна заплатить. На мое счастье, пришел один из дружинников инязора, знавший русский. Он отрицательно покачал головой:
– Нет, платить не надо. Это подарок.
– Спасибо, но это слишком дорогой подарок.
– Это лук его дочери, она была хорошей охотницей и ловко била белку в глаз. Но лук боевой. Бектяш хочет, чтобы ты тоже хорошо била, ты сможешь, ты упорная и крепкая. А платы не нужно, ты хорошо рассказываешь детям истории, Бектяш любит тех, кто любит детей.
Пришлось еще не один раз приложить руку к сердцу, благодаря за роскошный подарок.
Увидев у меня лук, Вятич чуть присвистнул:
– Откуда?
– Подарили. И стрелять, между прочим, научили.
– Да ну?
– Ну да!
Потом я задумалась, почему Вятич так и не смог толком научить меня стрелять. Почему я, легко владевшая мечом, уже накачавшая силу в руках, становилась абсолютно бестолковой, когда дело касалось лука? И вдруг поняла.
Все, как когда-то в Козельске с Лушкой, когда я переучивала ее читать. Сестрица буквы знала, но произносила их названия вместо звуков. Когда это разъяснилось, Лушка моментально стала читать, как все нормальные люди. Так и я. Вятич научил меня правильно держать налучье, тетиву и стрелу, но когда он вставал за спиной и, обняв за плечи, начинал вместе со мной натягивать тетиву, мое дыхание напрочь сбивалось и руки слабели. Его, кстати, тоже. Нормально дотянуть тетиву не получалось, прицелиться тоже, и я просто бросала это занятие.
А здесь мне показывал мужик, у которого дыхалка вовсе не сбилась, и я все сделала верно, отправив стрелу если не в десятку, то уж в восьмерку точно.
Уже наступила настоящая золотая осень. Лес стоял роскошный – то кроваво-красный, то золотисто-желтый, то темно-зеленый из-за елей, то просто зеленый со стволами янтарно-коричневых стволов сосен. Красотища…
Мужчины быстро ставили новый дом для одного из жителей веси взамен недавно сгоревшего. Когда умелых рук много, все получается быстро и ловко.
После новоселья мы уехали в следующую весь. Она тоже была глубоко в лесу.
– У эрзя есть города?
