церковники так запели. Это по мне: наконец-то решили опереться на бедняков, которые тыщу лет кормились объедками со стола тех, кто все имел и всем правил. Дон Хосе, директор банка, сказал про проповедь новичка: «Этот священник не понимает, что когда Иисус сказал «блаженны нищие», он имел в виду нищих духом, потому что нищим – безденежным – вообще надеяться не на что». Вот как служба уделывает человека!
Насчет рождений и крещений ничего не пишу – это, как говорится, мне без разницы. Нет мне интересу и до того, кто у нас на сносях. Все их заботы у них впереди.
Росио нам все уши про вас прожужжала. Говорит, что вы там растрясете все до последнего гроша. С Фараоном, я думаю, вы не скучаете. Я бы с удовольствием махнул к вам, да подумать тошно, что придется спать в чужой постели и ходить в чужой клозет. Каждому свое, и нет ничего слаще, чем катиться в карете привычки. Припаси побольше рассказов – и особенно для Росио, которая ждет вас не дождется. Будьте здоровы, блюстители порядка, обнимаю – Браулио».
Плинио велел Гертрудис прибрать как следует в столовой, где соберутся все, и приготовить на всех кофе.
Дон Лотарио купил в писчебумажном магазине большие конверты, и на каждом они написали имя одного из приглашенных. В половине двенадцатого они оглядели столовую, избранную местом совещания.
– Ну, все по тебе, Мануэль? – спросила Гертрудис.
– Осталось принести чашки и ложечки.
– Сию минуту. А кофейник я оставлю на кухне.
– Само собой… Да захвати чистую салфетку.
Когда стол был накрыт для кофе и Плинио получил салфетку, он попросил дона Лотарио последить за дверью, чтобы служанка, которая сгорала от любопытства, не понимая, зачем понадобилась салфетка, не подглядывала. Тщательным образом Плинио стал протирать каждую чашечку, ложку и блюдце.
– Черт подери, Мануэль, до чего же приятно видеть, как ты заботишься об отпечатках. Ты, никогда не признававший науки в своем деле.
– Веяние времени, дон Лотарио.
Без четверти двенадцать начали прибывать приглашенные. Плинио решил придать церемонии как можно больше торжественности и значительности, и каждого выходил встречать к дверям. Скупой на слова и серьезный, он неторопливо курил. Священник, дон Хасинто, то и дело вскидывал голову, чтобы взглянуть из-под своих ленивых век, что происходит вокруг. Хосе Мария, филателист, ни во что не вникал, сидел, сложив руки на животе, и мыслями, казалось, был далеко. Пришел Новильо, чиновник, в пиджаке, какие носили в голодные годы, пахнущий опилками – они у него были даже в бровях: должно быть, явился прямо из министерства и не успел переодеться. Привратница тихонько причитала: «Пресвятая дева, ну и жарища, проветрить бы, вредна для здоровья такая парилка…» Гертрудис с обычным хитрым выражением на лице ловко выполняла свои обязанности и каждый раз, как раздавался звонок, бежала к двери открывать. Последней пришла швея, потому что шила она в этот день далеко отсюда и ей пришлось бог знает сколько раз пересаживаться с автобуса на автобус, чтобы добраться До улицы Аугусто Фигероа, объяснила она бесцветным тоном, как всегда глядя куда-то мимо собеседника.
– Ну вот, все в сборе, – объявил дон Лотарио с видом, ничуть не менее значительным, чем у Плинио.
– Тогда можно пройти в столовую, – сказал полицейский.
Жалюзи в столовой были подняты, и чудесный ясный свет играл на серебре, полированной мебели и кофейном сервизе. Каждый по-своему, но все так или иначе были несколько напряжены: никто ведь не знал точно, зачем Плинио явился сюда из деревни.
Плинио пригласил всех за овальный стол и сдвинул немного в сторону большую серебряную вазу, чтобы лучше видеть лица. Он сел во главе стола из каобы и положил руки на его сверкающую поверхность. Все взгляды были обращены на него, и невольно каждый принял такую же позу, так что на столе рядом с чашками и сахарницами сразу же появилось отражение множества рук.
– Пожалуй, надо принести пепельницы, – вскочила привратница, нервничая и не находя себе места, как раз в тот момент, когда все ждали, с чего начнет Плинио. – Мужчины, они такие: чуть что – курить.
– Я принесу, – отозвалась Гертрудис, жестом приказывая ей не вставать.
Этот непредвиденный эпизод разрядил напряженность, все почувствовали себя немного свободнее, но вот Гертрудис расставила пепельницы, и все опять выложили руки на сверкающую поверхность стола, а все взгляды обратились к Плинио. Он же, как всегда, когда ему случалось говорить сразу с несколькими людьми, задумался на мгновение, сжал губы, провел правой рукой по поверхности стола, словно разглаживая ее, и наконец начал:
– Все вы, имеющие отношение к сестрам Пелаес, уже отвечали на мои вопросы и высказывались относительно возможной причины их исчезновения. Я уверен, что каждый из вас сказал все, что знает, однако мне ничего не удалось выяснить, вот так-то. И потому я собрал вас, чтобы всем вместе попытаться еще раз восстановить факты и прийти к какому-нибудь заключению.
Он замолчал и очень медленно, одного за другим, оглядел всех.
– Пречистая дева! – вздохнула привратница.
Швея поелозила узким задом на стуле и повела вокруг своими ни на что конкретно не глядящими глазами.
– Согласно показаниям свидетелей, все происходило следующим образом, – продолжал Плинио. – В тот день, когда хозяйки этого дома кончили обедать, вы, Долорес Арничес, как всегда, шили в портновской. С утра это был обычный для сеньорит Пелаес день, и теперь они отдыхали в кабинете. Больше никого в доме не было. Около половины четвертого зазвонил телефон. Одна из сестер взяла трубку. Кто именно, мы не знаем. Правильно, Долорес?
– Правильно, сеньор. Я вам говорила, мне показалось, будто сеньорита Алисия, но точно не знаю.
– Долорес сразу же заметила, хотя и находилась далеко от телефона, что сеньорита Алисия, словом, та, что подошла к телефону, разговаривала с кем-то, кого никак не ожидала услышать, и что ей сообщили что- то неожиданное. Я правильно рассказываю, Долорес?
