– Правильно, сеньор.
– Она очень удивилась, вскрикнула, быстро что-то спросила и, скорее всего, передала – а может, та вырвала – трубку своей сестре Марии, которая тоже вскрикивала, тоже торопилась и что-то спрашивала, но, что именно, Долорес, которая находилась далеко от телефона, так и не разобрала…
– И любопытство не побудило вас выйти в коридор? – бесцветным голосом спросил вдруг Хосе Мария, кузен.
– Нет, сеньор, – ответила швея в страшном смущении, – очень хотелось, но дверь в гостиную, где стоит телефон, была отворена, и меня могли увидеть.
– Ладно, продолжим.
– Но что-то вы все-таки слышали, – настаивал филателист.
– Нет, сеньор, я уже говорила сеньору полицейскому, нет. Я только заметила, что они очень нервничали и все что-то спрашивали, много спрашивали, вроде бы хотели знать, где находится кто-то или что-то.
– Этого вы мне не говорили, – прервал ее Плинио.
– Да, сеньор, я припомнила это после того, как мы с вами беседовали в последний раз. Что-то вроде: «Где ты?», или «Куда ты едешь?», или «Что собираешься делать?» В таком духе, вы меня понимаете?
– Ладно… – сказал Плинио. – Продолжим. Значит, поговорив по телефону, они тут же, без промедления, достают пистолет, который хранился под матрацем у сеньориты Алисии. Одна из них прячет его, скорее всего, в сумочку, на ходу сеньорита Алисия заглядывает в комнату к Долорес, говорит, что они уходят и что должна делать Долорес, когда кончит работу. И уходят они по срочному делу… Правильно, Долорес?
– Правильно, сеньор.
– И вы ни о чем не спросили сеньориту Алисию? – опять вмешался Хосе Мария бесцветным тоном.
– Как же, сеньор, конечно, спросила. Спросила, куда они так торопятся, – я говорила сеньору Гонсалесу, – и они ответили, что по делу. Это я хорошо помню, они сказали «по делу», по срочному делу, вернее. Оставили мне поесть и деньги за работу и попрощались до понедельника – и мне сдается, что другая не заглянула в комнату, потому что плакала. А потом уж слышу – они вышли.
– Значит, сеньорита Мария оставалась в коридоре и плакала?
– Нуда…
– И этого вы мне тоже не говорили, – опять подскочил Плинио.
– Как это не говорила, что она не вошла?
– Что не вошла – говорили, а вот что плакала – нет.
– Ну, так извините, прошу вас, позабыла, уж очень я волновалась, очень волновалась на допросе. В жизни меня не допрашивали ни в полиции, ни в суде.
– Ладно, продолжим: они сбегают по лестнице, по словам привратницы, останавливаются у дверей и хватают первое проходящее мимо такси – видно, очень торопятся. Так?
– Так, сеньор, ну в точности как вы рассказываете. Я, знаете, немного была не в себе, потому как точно в это время, как говаривал мой папаша, меня всегда в сон клонит… Так вот, слышу я: по лестнице бегут, торопятся, я сразу вскочила. Выглянула, только они мне ни словечка не сказали, ну я и не стала выходить из привратницкой. «Куда это сеньориты так бегут, торопятся?» – подумала я. А дальше – больше: вижу, схватили такси. «Вот, думаю, дела! Что ж такое стряслось, что они сразу – в машину, и след простыл!..» А как только они ушли, я, значит, опять забылась и задремала.
– Хорошо, – заключил Плинио монолог привратницы, – все это нам более или менее было известно. Кто из вас еще что заметил?
Все переглянулись, но говорить, судя по всему, ни у кого желания не было.
– Вы, падре, хотите что-нибудь сказать? – обратился Плинио к дону Хасинто.
– Нет. Только я ничего не понимаю. У меня такое ощущение, будто речь идет о совершенно других людях. Спешка, пистолеты, беготня – никак это не вяжется с сестрами Пелаес!
И он умолк, упершись руками и взглядом в стол. Плинио, выждав немного и чувствуя, что других выступлений не предвидится, вытянул руки перед собой и, наклонив голову, спросил:
– Тогда я задам такой вопрос: как вы думаете, ради чего или ради кого могли сестры Пелаес выскочить так поспешно из дому, да еще с пистолетом в сумке? Если никто из вас на этот вопрос не сумеет ответить, то на этом наше расследование – как уже не раз бывало в такого рода делах – следует считать закрытым…
И ни слова больше не говоря, заметно нервничая, он вынул кисет и стал набивать папиросу.
Дон Лотарио с трагическим выражением смотрел на него. То, что Мануэль, как видно, собирался бросить дело, ему совершенно не нравилось. Мануэль всегда был человеком настойчивым и все доводил до победного конца. Он до всего доходил своим умом, и сбить его с толку было невозможно.
– Может, ради какого благого дела… они чисто святые, – будто издалека послышался голос священника.
– Не знаю, какие такие благие дела творят с пистолетом в руке, – возразил быстро ветеринар.
Дон Хасинто на него не взглянул и ничего не ответил, ограничился неопределенным жестом.
– Я вот думаю, прошу прощения, – сказала швея тоном, немного похожим на тон Плинио, и не поднимая глаз, – уйти-то они могли, и уйти на какое-то благое дело, пусть даже и с пистолетом в кармане, кто его знает, как бывает в жизни. А вот хуже, что они не вернулись. Какое благое дело помешало двум святым вернуться домой?
«Сколько желчи в этой швее, которая неизвестно куда глядит!» – подумал Плинио.
