были разграблены могилы императоров и их родственников, включая могилы равноапостольных Константина и Елены, а мощи апостолов и святителей были поделены, равно как и разрубленная на куски священная утварь. Даже столп, у которого бичевали Иисуса Христа, был вывезен в подарок римскому папе. Оскверненный храм, лишенный святых могил, никто даже не подумал восстанавливать, и когда после захвата Константинополя турками два с половиной столетия спустя Мехмет Завоеватель предложил константинопольскому патриарху Геннадию Схоларию использовать Храм Святых Апостолов как кафедральный собор христиан – взамен превращенного в мечеть Храма Софии – в ставшем турецкой столицей городе, то патриарх Геннадий счел здание для этого непригодным, а потому ветхое безнадзорное строение было снесено, и на его месте ныне возвышается мечеть Фатих. В восемнадцатом веке при восстановлении мечети после землетрясения во время земляных работ нашли лишь несколько порфировых императорских саркофагов – и все!
– Но куда же все делось? – удивился Тавров.
– Что-то всплыло в Европе, – ответил Липатов, – что-то в других странах, куда бежали православные монахи и священнослужители. Мощи Андрея Первозванного якобы перевезены в Италию, в город Амальфи. Мощи евангелиста Луки оказались в базилике Святой Иустины города Падуя. Куда делись мощи Тимофея Эфесского – тут нет однозначного мнения. Мощи Григория Богослова и Иоанна Златоуста крестоносцы вывезли в Рим, и до двадцать шестого ноября две тысячи четвертого года они находились в соборе Святого Петра, откуда по распоряжению римского папы Иоанна Павла Первого их вернули Константинопольской церкви: сейчас они хранятся в стамбульском храме Святого Георгия вместе со столпом, у которого бичевали Христа. А находящиеся в храме Святого Марка в Венеции частицы Животворящего Креста, в небольшом реликварии византийской работы, наводят на мысль: куда делись те большие куски Креста Господня, которые упоминают крестоносцы? Икона Божьей Матери Никопея, то есть Победоносная, считавшаяся главной хранительницей императорского дома, которой молились императорские войска перед сражениями, – вот, пожалуй, главная святыня, вывезенная из Константинополя. Кое-что из награбленных святынь и драгоценностей хранится до сих пор в сокровищнице собора Святого Марка, но даже если это, как уверяют, всего лишь десятая часть того, что было привезено и в одна тысяча семьсот девяностого седьмом году разграблено революционными войсками «свободной и просвещенной» Франции, то это все равно очень мало по сравнению с долей Венеции в награбленном богатстве Византии, копившемся столетиями в богатейшем городе мира.
– Ладно, убедили, – нетерпеливо согласился Тавров, воспользовавшись очередной паузой в монологе Липатова. – И куда же все делось?
– Вот! – удовлетворенно воскликнул Липатов. – Вот тут и начинается семейная легенда, которую мой дядя воспроизвел по первоисточнику – рукописи четырнадцатого века. Кофе остыл? Подогреть?
Мы с Тавровым отрицательно помотали головами. Я бы перекусил, но постеснялся об этом сказать.
– Подогревать не надо, а вот коньячку к кофе не помешало бы… – брякнул Тавров. Я укоризненно взглянул на него, но Липатов совсем не удивился и достал из шкафчика початую бутылку армянского коньяка. Поставив на стол хрустальные коньячные бокалы, Липатов разлил ароматную жидкость, пригубил сам и продолжил:
– Собственно, рукопись начинается с описания момента, когда дож Венеции Андреа Дандоло дал особо секретное поручение своему секретарю Джованни Тозо. Не могу сказать, было ли «тозо» родовым именем или прозвищем: по-венециански «тозо» означает «юноша». Впрочем, это не так уж и важно. Перейдем к сути поручения. Дело в том, что в то время в Венеции случился голод, и неизвестно откуда появившийся монах сообщил дожу, что за голодом последует эпидемия чумы, если тот не примет экстренных мер. Меры заключались в том, что дожу следовало отправить свою юную дочь в Константинополь для того, чтобы обрести там основную часть Животворящего Креста, спрятанную в свое время дожем Энрико Дандоло. Дескать, только непорочной деве, наследнице рода Дандоло, удастся вымолить прощение своему прадеду за организацию разграбления христианской столицы и избавить от голода и чумы родной город. Разгневанный дож велел бросить монаха в темницу, но буквально через несколько дней ему доложили о появлении первых больных чумой. Перепуганный дож приказал немедленно освободить монаха, посадить его и юную дочь дожа на самую быстроходную венецианскую галеру и отправить их в Констанинополь. А молодой секретарь дожа Джованни Тозо вместе с двумя молчаливыми телохранителями должен был сопровождать и обеспечивать безопасность дочери правителя Венеции.
Живой рассказ о давних событиях преобразил Липатова: глаза его сияли, с сухощавого лица исчезло обычное выражение холодной отстраненности. Слушая Липатова, я вдруг живо представил описываемые события, словно в голове заработал телевизор. «Надо обязательно написать об этом роман», – подумал я, когда Липатов закончил рассказ.
Взглянув на часы, Тавров напомнил мне:
– Слава! Тебе пора собираться на встречу с лжеЛипатовым.
– Время еще есть, – возразил я. – У меня появилось несколько вопросов к Владимиру Николаевичу о некоторых загадках истории…
Однако Таврову явно надоели исторические экскурсы.
– Я поеду заранее и подстрахую тебя от метро, – сказал он. – И рекомендую зайти домой или в недорогую кафешку и перекусить.
– Вообще-то я иду в ресторан, – напомнил я.
Тавров в ответ усмехнулся:
– Ресторан не дешевый, а твой собеседник вряд ли тебя угостит ужином. Скорее всего, он вообще не придет.
Глава 3
Тавров оказался прав: лже-Липатов не пришел, а цены в ресторане напрочь отбили у меня аппетит – я выпил кружку пива с соленым картофелем фри и отправился домой. По дороге в метро я с досадой сказал Таврову:
– Ну и язык у вас, Валерий Иванович! Накаркали. А он ведь сам назначил мне встречу. Глядишь – и узнали бы всю правду о тайне деревянного крестика с серебряными гвоздями, а не только ту часть правды, которую нам рассказал Липатов. Приперли бы его к стене, обвинили бы в ограблении квартиры профессора Липатова – и все выложил бы как миленький!
– Во-первых, ничего бы он нам не сказал, – сухо заметил Тавров. – Нельзя человека обвинить в смерти умершего от обширного инфаркта или в ограблении квартиры, в ходе которого ничего не было украдено – ведь крестик оказался у тебя! А во-вторых, он, несомненно, осторожный человек и умеет подбирать помощников. Я думаю, что его человек зафиксировал твою встречу с настоящим Липатовым и сообщил о ней лже-Липатову. Тот, разумеется, понял, что никакой крестик ты ему теперь не отдашь, и не пришел на встречу.
– Логично, – разочарованно вздохнул я.
Простившись с Тавровым на пересадочной станции, я минут через сорок уже был дома. Наконец, плотно поев и выпив кружку крепкого кофе, я почувствовал себя бодрым и полным сил. В памяти снова всплыл рассказ Липатова, и я не удержался: уселся за компьютер и принялся писать роман о приключениях венецианца Джованни Тозо.
Тозо воспринял поручение дожа без энтузиазма: он всего год назад женился, и его молодая супруга только недавно разрешилась от бремени. Но возражать господину он не осмелился и в глубокой печали следующим утром, облобызав на прощание безутежную супругу, отбыл на галеру.
Плавание в Константинополь по тем временам было делом небезопасным: вдоль побережья Далмации и Греции действовали пираты, и хотя не каждый рискнул бы напасть на быстроходную венецианскую галеру с сильной охраной, но опасность была вполне реальна. Тем не менее галера без приключений добралась до владений дальнего родственника рода Дандоло герцога Наксосского. Отдохнув там несколько дней, галера снова отправилась в путь мимо Негропонте в Фессалоники, находившихся под контролем Венеции. И вдруг по прибытии в Фессалоники монах объявил, что теперь следует сойти на берег и добраться до нужного места пешком. Тозо страшно обеспокоился: ведь вокруг Фессалоник располагались владения не слишком расположенного к Венеции сербского «краля» Стефана Душана, величавшего себя «Богоравным царем сербов и греков» и откровенно враждебного «латинам» могущественного в то время болгарского царя Ивана Александра.
