значить, что впредь Уэллс сможет спокойно кататься на своем велосипеде — нет, прежде надо выполнить обещание, данное Гиллиаму Мюррею. А это предполагало единственный ход — помочь инспектору Гарретту поймать Маркуса, того самого Маркуса, который сейчас старался спасти Уэллсу жизнь.
Правда, как оказалось, гораздо труднее, чем поймать путешественника во времени, было найти кэб среди ночи в Лондоне. Джеймс, Стокер и Уэллс потратили не меньше часа, бегая вокруг Беркли-сквер, но так ничего и не добились. Наконец, закоченев от холода и изрыгая проклятья, они двинулись к Пиккадилли, и там из густого тумана, опустившегося на город, вдруг выплыл экипаж. Он пересек улицу только благодаря тому, что лошадь хорошо знала свое дело, хотя извозчик дремал на козлах и, разумеется, не заметил трех джентльменов. Кэб мог вот-вот исчезнуть, словно видение, но тут рыжий ирландец выскочил на дорогу и отчаянно замахал руками. Затем несколько бесконечных минут ушло на то, чтобы втолковать извозчику, каким маршрутом ему предстоит следовать: сначала доехать до дома Стокера, затем завезти Джеймса в отель, где он остановился, и, наконец, отправиться в Уокинг, где обитал Уэллс. Когда извозчик дал знать, что все это понял, — он пару раз моргнул и фыркнул, — троица забралась в экипаж и со вздохами облегчения устроилась на сиденьях, они походили на людей, потерпевших кораблекрушение и добравшихся до вожделенного берега после многодневного плавания на плоту.
Уэллсу хотелось хорошенько поразмыслить над всем случившимся, но Стокер и Джеймс уже завели разговор о своих новых книгах, и он понял, что с анализом событий придется повременить еще немного. Спутники не обращали на Уэллса никакого внимания, что не только не обидело его, но даже порадовало. Видимо, им нечего было сказать человеку, который писал романы, уводившие от реальности, и к тому же являлся на серьезную встречу с привязанным к спине кухонным ножом. Его также мало интересовала их беседа, так что он принялся было разглядывать в окошко трогательные складки тумана, но голос Стокера, когда его не приглушал страх, звучал так мощно, что отрешиться от него не получалось.
— В своем романе я попытался, — с пафосом объяснял ирландец, — дать более глубокий и пространный анализ самого изысканного воплощения Зла, отметая при этом всю шелуху романтической эстетики, превратившей вампира в жалкого сатира-насмешника, который способен вызвать у своих жертв лишь сладострастный испуг. Герой моего романа — вампир, которому я придал самые характерные черты из фольклорных легенд, хотя, признаюсь, кое-что придумал и сам, как, например, способность не отражаться в зеркале.
— Но ведь Зло, получая живое воплощение, теряет большую часть своей загадочности, мистер Стокер, а также своей силы! — воскликнул Джеймс оскорбленным тоном, немало удивив такой реакцией коллегу. — Зло всегда должно быть представлено более тонко — как плод неопределенности, оно должно пребывать на туманной границе между сомнением и реальностью.
— Боюсь, мне будет трудно понять вас, мистер Джеймс, — пробормотал ирландец, как только его собеседник немного успокоился.
Джеймс тяжело вздохнул и попытался было продолжить разговор на столь рискованную тему, однако по оторопи, отразившейся на лице Стокера, Уэллс понял, что ирландец все глубже увязает в трясине смятения, слушая Джеймса. Поэтому, когда кэб остановился у дома Стокера, тот имел вид человека, который плохо понимает, где оказался. После бегства — именно это слово пришло на ум Уэллсу — Стокера ситуация еще больше осложнилась, поскольку между двумя писателями повисло тяжелое молчание. Молчание, которое благовоспитанный Джеймс, естественно, почел своим долгом поскорее нарушить, и всю дорогу до отеля он вел бессмысленный разговор о разного рода тканях, которыми можно обивать сиденья в экипажах.
Когда Уэллс наконец остался один, он, воздев руки, поблагодарил небеса за освобождение и тотчас погрузился в размышления. А подумать ему было о чем. Произошли по-настоящему важные события, да, весьма важные. Начать с того, что ему удалось бросить взгляд на сообщения из будущего, висящие на веревках, хотя и непонятно было, как лучше с ними поступить — забыть или сохранить в памяти. Затем восхитительная идея, пришедшая кому-то в голову: создать карту времени, словно это было физическое пространство. С другой стороны, речь шла об области, полную карту которой никогда и никому не будет по силам составить, потому что невозможно познать предел белой веревки. Или возможно? А если путешественники во времени забрались так далеко в будущее, что нашли самый ее край? Да и существует ли такой край? Интересно все-таки, прекратится ли когда-нибудь время, или оно будет течь вечно? Если верно последнее, то конец веревки должен совпадать с тем мгновением, когда исчезнет человек и на планете не останется никаких других видов. Чем станет время, если некому будет измерять его и нечем будет удостоверить его движение? Время запечатлевается лишь в сухих листьях, зарубцевавшихся ранах, разрастающейся ржавчине и утомленных сердцах. Если никто не замечает этого, то время превращается в ничто, в абсолютное ничто.
Хотя благодаря параллельным мирам всегда находится кто-нибудь или что-нибудь, обеспечивающие времени правдоподобие. А параллельные миры безусловно существуют, теперь он знал это точно, они вырастают из основополагающего мира, словно ветки из ствола дерева, при любом воздействии на прошлое — именно так, как сам он объяснял Эндрю Харрингтону дней двадцать назад, чтобы спасти ему жизнь. И этот факт порадовал Уэллса куда больше, чем будущий успех последнего романа, так как подтверждал незаурядную силу его интуиции и продуктивные — даже пугающе эффективные — способности его мозга. Разумеется, мозг Уэллса не таит в себе механизма, позволяющего перемещаться во времени, как мозг Маркуса, но он умеет сплетать чудесную ткань из умозаключений, и это высоко поднимает Уэллса над толпой.
Он вспомнил карту, показанную пришельцем, фигуру из разноцветных веревок, где обозначены параллельные миры, которые Маркусу предстояло упорядочить. И тотчас понял, что карта была неполной, потому что учитывала лишь реальности, созданные благодаря прямым действиям пришельцев. А наши собственные действия? Параллельные миры возникают не только вследствие порочных манипуляций над священным прошлым, нет, они прорастают также в результате всех вместе и каждого отдельного нашего решения. Уэллс вообразил карту Маркуса с подобным добавлением: от белой веревки отходят желтые, а от них — гроздья других веревок, представляющих миры, сотворенные свободной волей Человека.
Он вынырнул из своих размышлений, лишь когда кэб остановился у его дома. Уэллс дал извозчику щедрые чаевые, открыл калитку и пошел по дорожке через сад, решая, стоит теперь ложиться спать или нет и какие последствия для ткани времени будет иметь сделанный им сейчас выбор.
И тут он увидел незнакомку с огненной шевелюрой.
XL
Стройная и бледная, с рассыпанными по плечам огненными прядями, похожими на разлетевшиеся из костра угли, девушка смотрела на него тем же странным взглядом, который привлек его внимание несколько дней тому назад, когда он заметил ее в толпе любопытных, собравшихся вокруг третьей жертвы Маркуса.
— Вы? — воскликнул Уэллс, приостанавливаясь.
Девушка ничего не ответила. Она просто приблизилась к нему легкой и мягкой, как у кошки, походкой и что-то протянула. Уэллс увидел письмо. Немного растерявшись, он взял его из белоснежной руки. «Для Г.-Дж. Уэллса. Вручить в ночь на 26 ноября 1896 г.», — прочитал он на конверте. Значит, эта девушка, кем бы она ни была, сейчас выполняла роль посланца.
— Прочитайте его, мистер Уэллс, — проговорила она голосом, напоминавшим шелест занавесок под легким послеполуденным ветерком. — От этого зависит ваше будущее.
После чего она направилась обратно к калитке, а он, совершенно ошеломленный, остался стоять у двери дома. Немного придя в себя, Уэллс кинулся вслед за ней:
— Подождите, мисс…
Но ее уже и след простыл, только запах духов еще парил в воздухе. Однако Уэллс, как ему