пойдет трещинами под ударом зари, и он вполне мог, прежде чем отправиться к Хенли, потратить несколько минут на то, чтобы проследить за многоцветным сражением.
По правде говоря, любой повод годился для того, чтобы отдалить встречу с издателем, поскольку Уэллс не сомневался, что идея нового романа не вызовет у Хенли большого восторга. Он, разумеется, согласится напечатать его, но не удержится от обычной своей проповеди, с помощью которой мечтал обратить Уэллса на путь истинный, то есть помочь ему войти в Историю литературы. А почему бы наконец и не прислушаться к советам издателя? Может, хватит работать в расчете на наивных читателей, которых так легко увлечь рассказом про приключения, любой более или менее ловко придуманной историей? Может, пора обратиться к образованной публике, той, что презирает дешевую занимательность и предпочитает литературу серьезную и глубокую, способную объяснить мир, объяснить, если угодно, какая судьба ждет человечество через века? Наверное, пора и вправду рискнуть и взяться совсем за другие истории — те, что иначе воздействуют на людские души, становятся своего рода откровением, как того хочет Хенли.
Погруженный в подобные мысли, Уэллс повернул сперва на Чаринг-Кросс-роуд, а затем на Стрэнд. Между тем новый день уже вступал в свои права. Понемногу небесная чернота растворялась, давая путь очень быстро начавшей светлеть на горизонте неистовой, почти нереальной синеве и приобретая нежный фиалковый оттенок, который сменится оранжевым. Вдалеке писатель различил очертания моста Ватерлоо, и они становились все более четкими в умирающей темноте, медленно поглощаемой светом. До его слуха уже доносилась симфония легких и таинственных звуков, и он радостно улыбнулся. Город просыпался, и эти едва заметные, рассыпанные в воздухе звуки скоро сменятся упорным клокотаньем жизни и даже невыносимым грохотом, который, вероятно, постепенно превратится в милое пчелиное жужжание, разлетаясь по космическим тропкам и возвещая, что на третьей планете Солнечной системы есть жизнь.
И хотя, шагая к мосту Ватерлоо, Уэллс видел только то, что лежало впереди, каким-то образом он чувствовал себя участником грандиозного театрального действа. Но из-за того, что в него было вовлечено все без исключения население города, его некому было показывать. Если, конечно, не считать внимательных марсиан, которые наблюдали за человеческими делами, как сам человек, вооруженный микроскопом, наблюдает за крошечными созданиями, кишащими в капле воды. Так, судя по всему, оно и было на самом деле. Пока Уэллс рассеянно шагал вдоль Стрэнд, десятки лодок, нагруженных устрицами, бороздили делавшиеся все более оранжевыми воды Темзы, направляясь в сторону Биллингсгейта, где цепочка людей-муравьев выгружала улов; а в богатых районах, где царил запах дорогих булочных и аромат фиалок из корзин цветочниц, люди выходили из своих роскошных домов и шли в не менее роскошные кабинеты, пересекая улицы, уже заполнявшиеся кабриолетами, каретами, омнибусами и прочими транспортными средствами на колесах, которые ритмично постукивали по брусчатой мостовой; а в вышине фабричные трубы изрыгали дым, переплетавшийся с туманом, выдыхаемым рекой, так что получалась густая и липкая завеса; а целая армия телег и тележек, которые тянули мулы или толкали человеческие руки, наполненных фруктами, овощами, угрями и осьминогами, искала место на рынке Ковент-Гарден среди гама и криков; а инспектор Гарретт, не успев толком позавтракать, спешил на Слоун-стрит, где его дожидался испуганный мистер Фергюсон, чтобы сообщить, что кто-то стрелял в него накануне вечером, в доказательство чего предъявил дырку, пробитую в шляпе пулей, так что из отверстия, как червяк, высунулся его пухлый палец; и Гарретт цепким взором осматривал место происшествия, и рыскал по саду, окружавшему дом, и не мог удержать выразительную улыбку при виде милой птички киви, нарисованной кем-то на песке, и, метнув быстрый взгляд на улицу, чтобы убедиться, что никто за ним не следит, он поспешно стер птичку ногой, после чего выбрался из кустарника, пожимая плечами и одновременно скроив притворно растерянную мину, чтобы Фергюсон понял, что он не обнаружил никаких следов; а в комнатке пансиона в районе Бетнал-Грин Джон Пичи, человек, который, до того как утонул в Темзе, был известен под именем Тома Бланта, сжимал в своих крепких объятиях обожаемую им девушку, Клер Хаггерти, счастливую тем, что ради нее он сбежал из будущего, из безотрадного 2000 года, где в тот самый миг капитан Шеклтон провозглашал противно тонким голосом, что если и было хоть что-нибудь хорошее в этой войне, так это то, что она, как ни одна другая, объединила людей; а Гиллиам Мюррей огорченно качал головой, обещая себе, что это будет последняя из организованных им экспедиций, что он сыт по горло нападками всяких недоумков и тем, что какой-то наглец мажет навозом фасад его конторы, что пришло время готовить собственную смерть, изобразив дело так, будто его сожрал один из драконов, населяющих четвертое измерение; а Чарльзу Уинслоу снилось, будто острые зубы дракона с жадностью перемалывают его кости, и он просыпался весь в поту, пугая своими криками китайских проституток, спавших рядом с ним; в то время как его кузен Эндрю стоял, опершись на перила, на мосту Ватерлоо и наблюдал за восходом солнца, заметив краем глаза, как в его сторону направляется мужчина с уже знакомым ему птичьим лицом.
— Мистер Уэллс? — окликнул он писателя.
Тот остановился и несколько секунд смотрел на молодого человека, стараясь припомнить, где он встречал его раньше.
— Вы не помните меня? Я Эндрю Харрингтон.
Услышав имя, Уэллс тотчас все вспомнил. Несколькими неделями раньше он помогал спасти жизнь молодому человеку, решившему наложить на себя руки. В результате был разыгран сложный спектакль, в том числе устроена его встреча с Джеком Потрошителем, который осенью 1888 года держал в страхе весь Лондон.
— Разумеется, мистер Харрингтон, я отлично вас помню, — сказал писатель, еще раз порадовавшись тому, что молодой человек жив и здоров, а значит, трудились они не зря. — Приятно видеть вас.
— И мне тоже, мистер Уэллс.
Оба немного помолчали, по-дурацки улыбаясь.
— Скажите, вы уничтожили свою машину времени? — поинтересовался Эндрю.
— Э… да, да, — поспешно ответил писатель и попытался сменить тему: — А вы что тут делаете? Пришли полюбоваться на рассвет?
— Вы угадали, — признался Эндрю, опять повернув лицо в ту сторону, где образовалась прекрасная картина из оранжевых и пурпурных тонов. — Хотя, по правде сказать, я скорее пытаюсь увидеть то, что кроется за всем этим.
— За всем этим? — удивился Уэллс.
Эндрю кивнул.
— Помните, что вы сказали, когда я вернулся на машине времени из прошлого? — спросил он, роясь в кармане сюртука. — Вы сказали, что я убил Джека Потрошителя, хотя вот эта газетная заметка сей факт опровергает.
Эндрю показал ему ту же пожелтевшую вырезку, которую демонстрировал прежде на кухне дома в Уокинге. «Джек Потрошитель опять убивает!» — так назывался репортаж, где подробно описывались ужасные раны, нанесенные убийцей своей пятой жертве — проститутке из Уайтчепела, в которую был влюблен молодой человек. Уэллс кивнул, а сам снова задался вопросом, мучившим, впрочем, отнюдь не его одного: что сталось с безжалостным убийцей, почему он вдруг перестал убивать и бесследно исчез?
— Но мой поступок вызвал ответвление в ходе времени, — снова заговорил Эндрю, сунув вырезку обратно в карман. — Кажется, вы назвали это параллельным миром. И в этом параллельном мире Мэри Келли жива и счастлива рядом с моим двойником. А вот я, на беду, попал в неправильную реальность.
— Как же, помню, — подтвердил Уэллс не слишком уверенным тоном, так как не понимал, куда клонит Харрингтон.
— Понимаете, мистер Уэллс, после того как я спас Мэри Келли, я оставил мысли о самоубийстве и решил продолжать жить. Что и делаю. Совсем недавно я помолвился с чудесной девушкой и стараюсь наслаждаться ее обществом и маленькими повседневными радостями. — Он замолчал и снова поднял лицо к небу. — Но каждое утро я прихожу сюда и пытаюсь разглядеть тот параллельный мир, о котором вы говорили, где якобы я счастлив с Мэри Келли. И знаете что, мистер Уэллс?
— Что? — спросил писатель, сглатывая слюну. Он вдруг испугался, что Эндрю развернется и ударит его или схватит за лацканы пиджака, чтобы швырнуть в воду и отомстить таким образом за бесстыдный обман.
— Иногда я его вижу, — ответил Эндрю дрожащим голосом, перейдя на шепот.
Писатель растерянно воззрился на него:
— Видите?
