предстоит обменяться письмами семь раз. Ты хмуришь брови? Что ж, я тебя не виню, но могу лишь повторить то, что сказала раньше. Напиши мне, любимый, напиши, твои письма — все, что мне осталось.
Увы, у меня плохая новость, Дерек, мы больше не увидимся, отныне только письма будут соединять нас. На самом деле мы виделись всего лишь раз. Сказать по правде, два раза, но наша первая встреча — если придерживаться традиционной хронологии — длилась всего несколько минут. Зато вторая, та, что случится в моей эпохе, навсегда изменит наши жизни, ведь именно тогда в наших душах вспыхнет огонь, который пылает во мне сейчас и который тебе суждено изведать через несколько часов. Теперь я понимаю, отчего в чайном салоне ты был так горяч и нетерпелив: это мои письма подогревали твое нетерпение.
Мы встретимся 20 мая 2000 года, детали этой встречи я изложу в следующем письме. Та, первая встреча положит начало нашей истории, хотя теперь я уже начинаю в этом сомневаться, ведь ты говорил, что узнал меня из писем. Так когда же начинается наш роман? Сейчас, когда ты читаешь мое первое письмо? Нет, и это не начало. Мы угодили в заколдованный круг, Дерек, а у круга нет ни начала, ни конца. Когда я думаю об этом, мое сердце бьется так, что кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. Я знаю, что будет дальше: ты прочтешь мое письмо, ты меня полюбишь, ты найдешь меня, когда придет срок. То, чему суждено случиться, не застанет меня врасплох.
Наверное, я должна рассказать тебе, кто я, чем живу и что думаю об окружающем мире, ведь во время свидания в чайном салоне ты сказал, что знаешь обо мне все. Итак, начнем: я родилась 14 марта 1875 года в лондонском Вест-Энде. Я худощавая, среднего роста, у меня синие глаза, а волосы, которые я чаще всего собираю в узел, как ни странно, черные. Кажется, вышло не очень скромно, но что поделать, если я и вправду горжусь собственной внешностью. Ты должен знать разные стороны моей души. У меня есть две старших сестры, Ребекка и Эвелин. Обе замужем и живут в Челси. Мне будет проще описать себя в сравнении с ними. Я всегда чувствовала себя не такой, как они. Эпоха, в которую я родилась, для меня чужая. Мне в ней невыносимо тоскливо, Дерек. Как же это объяснить? Мне кажется, будто я смотрю комедию и все зрители покатываются со смеху, одной мне ни капельки не смешно. Вечная неудовлетворенность жизнью превратила меня в девушку с тяжелым характером, которую неохотно приглашают на приемы и за которой лучше присматривать во время званых обедов, поскольку она отказывается подчиняться глупым нормам приличий, принятым в обществе, и шокирует гостей.
От своих сверстниц я отличаюсь еще и тем, что мне совершенно не хочется замуж. Роль супруги меня нисколько не привлекает, а к роли матери я еще не готова. Ничто не претит моему свободолюбивому духу сильнее, чем участь домоправительницы, помыкающей прислугой и внушающей детям те же абсурдные ценности, на которых воспитывали меня саму, пока муж проявляет себя на каком-нибудь сугубо мужском поприще, совершенно недоступном для женщин. Как видишь, по натуре я независимая авантюристка, при этом, как ни странно, отнюдь не влюбчивая. Буду с тобой откровенна: я думала, что вообще никогда никого не полюблю, пока не встретила тебя. Мне уже стало казаться, что я одна из тех бутылок, что пылятся в винном погребе, ожидая особого случая, который все никак не наступает. Но теперь я понимаю, что обязана своему характеру встречей с тобой.
Послезавтра я вернусь за твоим письмом, любимый, как ты и сказал. Мне не терпится узнать тебя, прочесть твои признания, почувствовать, что ты рядом, несмотря на то что нас разделяет целый океан времени.
Чтение давалось Тому нелегко, но он трижды перечел письмо, которое, как и предсказывала девушка, совершенно его обескуражило, хотя и по совсем другой причине. Дочитав послание до конца в третий раз, он прижался спиной к стволу дуба, дожидаясь, пока улягутся растревоженные сложенным вдвое листком бумаги чувства. Она поверила! И пришла сюда, чтобы оставить свое послание! Для него эта история была почти окончена, а для Клер она только началась. Молодой человек лишь теперь начал понимать, как далеко зашла его проделка. Он играл с чувствами девушки, не думая о последствиях, и последствия не заставили себя ждать. В своем письме жертва Бланта, сама того не желая, поведала нечто такое, чего он предпочел бы не знать. Клер поверила в его ложь так искренне и глубоко, что не раздумывая согласилась на роковой шаг, а слияние их тел разожгло в ней неистовое пламя. Теперь это пламя полыхало в ее душе, и Том, как ни силился, не мог понять, неужели такая страсть способна вспыхнуть после единственного короткого свидания и ее можно поддерживать вечно, как костер, разведенный на лесной поляне, чтобы отпугнуть волков. Но самым странным ему казалось то, что ради любви Клер была готова на все. Никогда прежде Тому не случалось ни в ком вызывать такой любви, именно ему, ведь обнаженное тело девушки в тот вечер ласкал не капитан Шеклтон, а он, Том Блант. Шеклтон был всего лишь смутным образом, мечтой, обретшей плоть и кровь в его облике. А что же он сам? Разве столь нежная и пламенная любовь не должна была вызвать в нем ответное чувство, отразиться в его сердце, словно в водной глади? Том не знал, как ответить на этот вопрос. Да и стоило ли тратить время на поиски ответа, коль скоро его все равно не сегодня завтра могли убить?
Том вновь бросил взгляд на письмо, которое все еще держал в руках. Как же поступить? Ответ пришел сам собой: непременно надо написать ей, и вовсе не для того, чтобы доиграть навязанную ему роль влюбленного, а потому, что девушка ясно дала понять, что без его писем ей не жить. Том представил, как она выпрыгивает из экипажа, поднимается по склону, ищет ответное послание капитана Шеклтона и ничего не находит. Вряд ли Клер смирится со столь внезапным поворотом сюжета, с его глухим, необъяснимым молчанием. Через две недели она опять приедет сюда и, не обнаружив заветного письма, решит распрощаться с жизнью с такой же решимостью, с какой предалась любви, поразив себя ножом в сердце или приняв смертельную дозу лауданума. Такого Том допустить не мог. Хотел он того или нет, но игра зашла слишком далеко, и теперь жизнь Клер Хаггерти была в его руках. Он должен был ответить на письмо. Другого выхода не имелось.
Возвращаясь в Лондон через поле, а не по дороге, и вздрагивая при каждом шорохе, Том понял, что раздумал умирать. Совершенно определенно раздумал. И не потому, что вдруг полюбил жизнь, а лишь потому, что должен был ответить на письмо Клер. Он должен был выжить, чтобы жила она. Вернувшись в город, Блант стянул в книжной лавке стопку писчей бумаги и, убедившись, что поблизости нет громил Мюррея, проскользнул в пансион, чтобы поскорее укрыться в своей комнатушке. В пансионе все было спокойно. С улицы в окно долетал обычный вечерний шум, хорошо знакомая партитура, сыгранная без единой фальшивой ноты. Том подвинул к кровати стул, разложил на импровизированном письменном столе предусмотрительно украденные бумагу, перо и чернильницу и, глубоко вздохнув, приступил к работе. Через полчаса упорного, но не слишком успешного труда он убедился, что сочинение писем отнюдь не такое простое занятие, как ему всегда казалось. Писать было труднее, чем читать, куда труднее. Вскоре Том с удивлением обнаружил, что решительно не способен перенести свои мысли на бумагу. Он отлично знал, что хочет сказать, но стоило ему начать фразу — и выходило совсем не то. В голове Бланта еще хранились остатки воспоминаний об уроках Меган, но грамматика безнадежно хромала, а главное, у него никак не получалось выражаться так же ясно, как его корреспондентка. Среди невообразимого клубка отдельных букв и зачеркнутых слов смысл имело только бойкое обращение «Дорогая Клер». Достойная жалости попытка полуграмотного оборванца сочинить любовное послание! Блант скомкал листок, смиряясь с очевидностью. Получив такой ответ, Клер просто-напросто упадет замертво, не в силах понять, отчего письмо от спасителя мира выглядит как каллиграфические упражнения шимпанзе.
Как бы Тому ни хотелось ответить девушке, ничего не получалось. Но от того, окажется ли его письмо через два дня под дубом на холме, зависела человеческая жизнь. Он растянулся на кровати и погрузился в размышления. Ему, несомненно, была нужна помощь. Но к кому обратиться? У Тома не было знакомых, которые умели писать. Не идти же к какому-нибудь школьному учителю, чтобы продиктовать ему послание, угрожая переломать пальцы. Нет, он нуждался в ком-то, кто обладал бы не только хорошим слогом, но и достаточно богатым воображением, чтобы поучаствовать в подобной мистификации, и к тому же умел бы излагать свои мысли так же искренне и страстно, как сама Клер. Но кто он, этот таинственный помощник, располагающий всеми перечисленными качествами?
