Он спросил о братьях с сестрой. Все хорошо, сказал я. Как Фарук-бей? Зачем мне сообщать, что Фарук пьет, он и так это знает, тот приходит к нему каждый вечер за бутылкой. А другие как? Уже взрослые. Девочку я вижу часто, сказал он, как ее зовут? Нильгюн. Она приходит по утрам за газетой. Выросла. Да, выросла. Но по-настоящему вырос младший, сказал я. Да, Метин. Его Назми тоже видел и рассказал, каким он ему показался. Вот то, что мы называем болтовней и дружеской беседой. Мы рассказываем друг другу о том, что нам и так известно, и мне это нравится: я знаю — слова и фразы — все это пустое, но я обманываю сам себя, и мне это нравится. Он взвесил все, что я просил, и разложил по пакетам. Запиши мне сумму на бумагу, попросил я. Дома я потом переписываю к себе в тетрадь и в конце каждого месяца, а зимой раз в два-три месяца показываю Фаруку-бею. Вот счета, Фарук-бей, говорю я, вот столько-то потратили, вот на это и на то, проверьте, нет ли в счетах какой-нибудь ошибки. Он даже не смотрит. Говорит: хорошо, Реджеп, спасибо, вот тебе на домашние расходы, а вот твое месячное жалованье — и вытаскивает из кошелька влажные, мятые, пахнущие кожей купюры. Я беру, кладу в карман, не считая, благодарю его, и мне сразу хочется сменить тему разговора.
Назми записал все суммы на листке бумаги и протянул его мне. Я заплатил. Когда я выходил из магазина, он внезапно сказал:
— Помнишь Расима?
— Рыбака Расима?
— Да, — сказал он. — Умер вчера.
Он смотрел на меня, а я молчал. Взял сдачу, авоську и пакеты.
— Говорят, от сердечного приступа, — продолжал он. — Хоронить будут послезавтра днем, когда приедут его сыновья.
Вот так: от того, что мы говорим, не зависит ничего.
14
Я приехал в Гебзе в девять тридцать, к этому времени улицы уже нагрелись, и от утренней прохлады не осталось и следа. Я сразу пошел в здание районной администрации и написал заявление для работы в архиве. Какой-то чиновник, не глядя, поставил номер на мое заявление, и я представил, как спустя триста лет какой-нибудь историк найдет его заявление среди развалин и попытается истолковать. Работа историка — сплошное развлечение.
Развлечение-то развлечением, размышлял я, но все же требует терпения. И с гордостью за свое терпение и с верой в себя я приступил к работе. Мое внимание сразу привлекла история двух лавочников, убивших друг друга в драке. А родственники обоих давно похороненных и оплаканных драчунов подали друг на друга в суд. 17 числа месяца Великой Клятвы 998 года[38] свидетели в подробностях рассказывали, как прямо посреди рынка произошла драка на ножах. Сегодня утром я взял с собой таблицы перевода дат по Хиджре на христианское летоисчисление и поэтому заглянул туда. Это 24 марта 1590 года! Значит, все произошло зимой! А между тем, когда я записывал этот случай, я все время представлял себе знойный, жаркий летний день. Может быть, это был солнечный мартовский день. Потом я прочитал протокол судебного разбирательства, начатого одним человеком. Купив за шесть тысяч акче раба-араба, он выяснил, что у того на ноге рана, и пытался вернуть раба продавцу. Ясно было, в каком гневе он диктовал писцу, как его обманули слова продавца и как глубока рана на ноге у раба. После этого я прочитал об одном разбогатевшем землевладельце, против которого выступал весь Стамбул. Из ранних судебных бумаг явствовало, что двадцать лет назад тот же самый человек, работая сторожем на пристани, попал в суд за злоупотребления. Я пытался узнать из ферманов, какими проделками в Гебзе занимался этот человек, по имени Будак. Теперь я искал упоминания о нем, а не о чуме. Я узнал, что однажды он, кажется, зарегистрировал несуществующий участок земли, платил два года подряд за него налоги из собственного кармана, потом поменял этот участок на сад и, обманув нового владельца участка, скрылся. С одной стороны, мне казалось, что Будак мог бы совершить такое, но некоторые места в судебных бумагах вроде бы говорили обратное. Я изрядно попотел, чтобы согласовать все, что нашел в бумагах, с этой историей. Потом нашел и другие документы, подтверждавшие мою историю, и очень обрадовался. Новый сад дал урожай винограда, и Будак наладил виноделие в хлеву, принадлежащем другому человеку, и торговлю вином из-под полы. Я с удовольствием читал, что, защищаясь от обвинений некоторых людей, задействованных им при торговле, он нападал на них гораздо сильнее, чем они. Затем он приказал построить в Гебзе маленькую мечеть. И я удивился, вспомнив, что в книге учителя истории об известных людях Гебзе об этом человеке и этой мечети написано всего лишь несколько страниц. Будак, которого изображал учитель истории, был совершенно не похож на того, которого представлял себе я. В книге учителя был изображен уважаемый, солидный житель Османской империи, портрет которого можно поместить в учебники по истории. А мой Будак был хитрым и ловким мошенником. Я задавался вопросом, смогу ли я выдумать новую, насыщенную еще большим количеством приключений историю, которая не будет противоречить официальным документам, но тут Рыза сообщил мне, что архив закрывается на обеденный перерыв.
Я вышел на улицу и, чтобы опять спрятаться от жары на улице, пошел к старому рынку по переходу между домами, увитому плющом, а потом вверх по улице, до мечети. Стояла жара, во дворе мечети никого не было, слышны были лишь удары молотка из мастерской плотника неподалеку. Обедать мне еще не хотелось, и поэтому я развернулся и пошел в кофейню. Проходя мимо одного переулка, я увидел несколько мальчишек, и один из них крикнул мне вслед: «Толстяк!» Я не стал оборачиваться и смотреть, смеются ли остальные. А пошел и сел в кофейне.
Я попросил чаю, закурил и начал размышлять, что такое — работа историка. Наверное, работа заключается не только в том, чтобы писать рассказы и составлять из нескольких событий целые истории. Может быть, суть работы историка вот в чем: мы ищем причину различных событий, а потом объясняем их с помощью других событий, и так без конца, и жизни нашей не хватает на то, чтобы истолковать все новые и новые события. В каком-то месте нам приходится бросить эту работу, и другие продолжают ее с того, на чем мы остановились, но, приступая к работе, они прежде всего говорят, что мы все объясняли неверно. Я поступал точно так же в кандидатской и докторской диссертации, когда анализировал книги, написанные до меня. И верю, что был прав. Обычно говорят, что на самом деле история была совсем другой или что все надо объяснять по-другому, с помощью других фактов. А эти другие факты, эту новую историю обычно знают заранее. Единственное, что нужно сделать, — это пойти и разыскать все это в архиве. И мы показываем друг другу наши истории, украшенные сносками и номерами архивных документов, на помпезных заседаниях, в виде напыщенных статей и пытаемся доказать, что наши истории лучше, защищая свои рассказы и пытаясь опровергать рассказы других.
Мне стало грустно. Я отругал мальчишку-официанта, который все еще не принес чай. А потом сказал себе в утешение: напрасно ты расстраиваешься, ведь твои рассуждения о работе историка — не что иное, как еще один рассказ. А кто-то спокойно скажет, что историк занят совсем другим. Говорят же: изучая прошлое, мы узнаем, что нужно делать в настоящем, и еще говорят, что, создавая идеологию, мы внушаем людям ошибочные мысли о мире и о них самих. Я подумал, что это тоже нужно — чтобы говорили, что мы отвлекаем и развлекаем людей. Я уверен, что самая значительная задача истории — развлекать людей. Но мои коллеги скрывают это, не хотят быть похожими на своих детей, чтобы не пострадала их солидность и повязанный галстук. Наконец мне принесли чай, я бросил в стакан кусочки сахара и смотрел, как они тают. Выкурил еще одну сигарету и пошел в ресторан.
Я обедал каждый день в этом ресторане еще два года назад: тихое, душное, но приятное местечко. За влажным от пара стеклом витрины на подносах разложены жареные баклажаны с мясом, мусака, сарма[39] и другие блюда, все это плавает в масле. Несколько не очень свежих котлет, верхушки которых выглядывают из этого масла, похожи на буйволов, разлегшихся в грязи в летний зной. У меня проснулся аппетит. Я заказал мясо с овощами и баклажанами, плов и тарелку ассорти из нескольких блюд и сел за стол. Официант в носках и резиновых шлепанцах спросил, что я буду пить, и я ответил, что хочу пива.
Я с удовольствием съел всю еду, макая хлеб в масло и наслаждаясь его вкусом, выпил пиво. Затем
