Воспоминания — для рабов, они притупляют их разум. Вот и пусть спят, подумал я.
Я тоже попытался все забыть, но так как я знал, что у меня не хватит сил обо всем забыть, я решил не оставлять тетрадь на окне. Взял ее с пластинкой и ушел от дома. Теперь я шагал во тьме, по пути, конец которого был мне виден, и я, перестав делать вид, что не знаю ни о чем, шел неведомо куда. С холма текут вниз ручейки. Пахнет дождем. Я решил в последний раз обернуться на дома у подножия холма: взгляну в последний раз на их огни, на ухоженные ненастоящие садики, на ровный бездушный бетон, на беспечные грешные улицы. Взгляну на них в последний раз, пока под фонарями никого нет, загляну и в то окно, куда не загляну до тех пор. пока не наступит день моей победы. Нильгюн, может быть, ты не спишь, смотришь из окна на дождь и, когда ударит молния, и все осветится ярко-синим светом, может быть, увидишь меня под проливным дождем, в ночи; я стою, не двигаясь, промокший до нитки и смотрю на твое окно. Кажется, я все-таки испугался, и не пошел к их дому — ведь, спускаясь с холма, я вспомнил, что сейчас там ходит сторож: сынок, что ты делаешь здесь в такой час, скажет мне, давай топай отсюда, этот квартал не для таких, как ты! Ну и ладно!
Я вернулся наверх и прошел мимо своего дома, будто по чужой улице. У родителей все еще горел свет. Каким жалким кажется бледный, нищий свет нашего дома! Они, конечно, меня не видели. Я прошел ровную часть квартала и, спускаясь с холма, вдруг растерялся: Метин все еще толкал, ругаясь в темноте, наверх свою машину. Я-то был уверен, что он уже ушел. Я остановился и стал наблюдать за ним издалека, почти со страхом, словно тот был странным человеком из странной страны, где я оказался впервые. Но я наблюдал за ним с любопытством, потому что мне нравился страх. Потом мне показалось, что он плачет, — он издавал глухие звуки, будившие во мне сочувствие. Я вспомнил о том, что мы дружили в детстве. Мне стало жалко его, я забыл, что такие люди, как он, живут, постоянно обвиняя во всем других, и подошел к нему.
— Кто это?
— Я. Метин, ты так меня и не узнал, это я, Хасан!
— В конце узнал! — произнес он. — Вы мне деньги вернуть хотите?
— Я один! — ответил я. — Ты хочешь вернуть деньги?
— Вы украли у меня двенадцать тысяч лир! — сказал он. — Разве ты не знаешь?
Я ничего не ответил. Мы недолго молчали. Потом он крикнул мне:
— Где ты? Поднимись сюда, я хочу посмотреть тебе в глаза!
Я положил тетрадь и пластинку на сухую землю и подошел к нему.
— Ты не принесешь деньги обратно? — спросил он. — Иди сюда!
Подойдя ближе, я увидел его потное и несчастное лицо. Мы посмотрели друг на друга.
— Не принесу, — ответил я. — Твои деньги не у меня!
— А чего ты тогда пришел?
— Ты плакал только что?
— Тебе показалось, — сказал он. — Это от усталости… Зачем ты пришел?
— Помнишь, как мы близко дружили в детстве? — спросил я. Он ничего не ответил, и я добавил: — Метин, хочешь, я тебе помогу?
— Зачем? — спросил он сначала. А потом сказал: — Ладно. Тогда толкай.
Я навалился и стал толкать машину. Через некоторое время она чуть сдвинулась с места и оказалась на холме, и тогда я, кажется, обрадовался даже больше него. Странное это было чувство, Нильгюн. Но затем я расстроился, увидев, как мало мы проехали.
— Что случилось? — спросил Метин. И поднял ручной тормоз.
— Подожди! Хочу немного передохнуть!
— Давай, — сказал он. — А то проторчим тут всю ночь и опоздаем.
Я опять навалился на машину, но прошли мы не много. Эта машина — как камень, да еще и без колес! Я немного передохнул и хотел посидеть еще, как он вдруг отпустил ручной тормоз! Я стал подталкивать машину, чтобы она не катилась назад, но потом перестал.
— Что случилось? — спросил он. — Почему ты не толкаешь?
— А ты чего не толкаешь?
— У меня уже сил не осталось!
— Куда ты так спешишь среди ночи?
Он не ответил. Только посмотрел на часы и выругался. На этот раз он тоже стал толкать вместе со мной, но мы так и не продвинулись. Мы толкаем машину вверх, а она нас — будто бы толкает вниз, и так мы стоим на одном месте. Наконец мы прошли несколько шагов, но у меня иссякли силы, и я перестал толкать. Начался дождь, я сел в машину. Метин сел рядом со мной.
— Ну давай! — сказал он.
— Завтра пойдешь, куда собирался! — ответил я. — А сейчас давай немного поговорим!
— О чем?
Я помолчал, а потом произнес:
— Какая странная ночь… Ты боишься молний?
— Ничего я не боюсь! — отмахнулся он. — Давай еще немного потолкаем!
— Я тоже не боюсь, — сказал я. — Но знаешь, если вдуматься, то делается страшно.
Он ничего не ответил.
— Куришь? — спросил я, протягивая ему пачку.
— Нет! — ответил он. — Ладно, давай еще потолкаем.
Мы вышли из машины, толкали столько, сколько смогли, и, промокнув, опять сели внутрь. Я снова спросил, куда он торопится, но вместо ответа он спросил меня, почему меня называют Шакалом.
— Не обращай внимания! — сказал я. — Они чокнутые!
— Но ты с ними ходишь, — возразил он. — И ограбили вы меня вместе.
Тогда я подумал — не рассказать ли ему обо всем. Но, кажется, я не знал — что такое это «все». Не потому, что забыл, а потому, что не знал, с чего начать. Мне словно нужно было найти начало, а потом найти и наказать того, кто совершил первое преступление, но так как мне не хотелось пачкать руки в крови, то вспоминать о самом первом преступлении тоже не хотелось. Я знаю, что именно с этого нужно начать, но я — Нильгюн! — я расскажу тебе обо всем завтра утром. Потом я подумал — зачем мне ждать завтрашнего утра? Мы сейчас с Метином дотолкаем этот «анадол», вместе спустимся с холма, доехав до дома, Метин разбудит тебя, Нильгюн, и тогда я сразу расскажу тебе о нависшей над тобой опасности, а ты будешь слушать меня, стоя в белой ночной рубашке, в темноте. Тебя считают коммунисткой, красавица моя, давай убежим с тобой, убежим, они везде, и очень сильные, но я верю — в мире все-таки есть место, где мы сможем жить, я верю — есть такое место…
— Давай толкать!
Мы вышли под дождь, навалились на машину. Скоро он бросил. Но я продолжал толкать, потому что верил в себя, кажется, еще больше. Но это же не машина, а скала. Сил у меня не осталось, и тогда я тоже бросил толкать машину, но Метин смотрел на меня с укором. Чтобы не промокнуть окончательно, я сел в машину, и он сказал:
— Ты их называешь чокнутыми, а сам с ними ходишь! Деньги не они вдвоем у меня отобрали, а вы втроем!
— Мне наплевать на них! Я ни от кого не завишу!
Он посмотрел на меня — но не со страхом, а по-прежнему, с укором. Тогда я проговорил:
— Метин, из этих двенадцати тысяч я не взял ни куруша! Клянусь!
По его глазам было видно, что он мне не верит. Мне хотелось схватить и задушить его. Ключ от машины вставлен в замок зажигания. Ах, умел бы я водить! В мире столько дорог, столько дальних страны, городов и морей!
— Давай, выходи, толкай ее!
Не раздумывая, я вышел под проливной дождь. Метин не помогал мне — он стоял, руки в боки, и смотрел на меня, как господин — на слугу. Я устал, остановился, но он не поднял ручной тормоз. Я попытался перекричать шум дождя, чтобы он меня услышал:
— Я устал!
— Нет! — ответил он. — Ты можешь еще!
