ним, за руку, пошли здороваться, обнимать и подолгу расспрашивать о делах по очереди каждого присутствующего, обходя официантов с подносами, предлагавших гостям разноцветные канапе.
— Мюмтаз-бей! Ваш сын — копия вы в молодости! Я будто вас молодым увидела.
— Я все еще молод, сударыня! — На этих словах отец повернулся ко мне и прошептал: — Не держи меня так крепко под руку, будто я сам идти не могу.
Я незаметно удалился в сад, полный красивых женщин, он сверкал и переливался. Многие дамы надели туфли на высоком каблуке с открытым носом, и поэтому у них на ногах виднелись тщательно и явно с удовольствием выкрашенные в пожарный красный цвет ногти. На некоторых были длинные платья с открытым верхом, представлявшие на всеобщее обозрение плечи и верх груди, что еще более подчеркивало их желание спрятать ноги. Молодые женщины держали в руках маленькие блестящие сумочки с металлическим замочком. Такая же сумочка была у Сибель.
Сибель скоро подошла ко мне, взяла меня за руку и начала представлять своим родственникам, друзьям детства или по школе и близким подругам, которых я видел впервые.
— Кемаль, я тебя сейчас познакомлю со своим давним другом, который тебе очень понравится, — представляла она всякий раз того или иного человека, и, когда, несмотря на всю искреннюю радость и воодушевление, официальным тоном произносила его имя, на лице у неё появлялось счастливое волнение. Счастлива она была от того, что жизнь её шла именно так, какой она хотела и планировала её видеть. Подобно тому как безупречно нашли свое место на её платье каждая жемчужинка, каждый бантик, как безупречно каждая его складка повторила после многодневных усилий каждый изгиб её тела, так и тот вечер, задуманный и до мелочей спланированный ею много месяцев назад, оказался именно таким, каким он ей представлялся, что свидетельствовало — счастливая жизнь, которую она для себя предусмотрела, осуществится во всех подробностях. Поэтому Сибель встречала каждую минуту этого вечера, каждое новое лицо, каждого, кто подходил обнять и приветствовать её, так, будто это — причина нового счастья. Иногда она с покровительственным видом, осторожно, словно пинцетом, снимала ногтями у меня с плеч какой- нибудь призрачный волосок или пылинку.
Когда я отвлекался от людей, с которыми мы обнимались, пожимали руки и обменивались любезностями, и оглядывался вокруг, то замечал, что гости, между которых продолжали ходить официанты с канапе на подносах, давно расслабились, алкоголь постепенно действовал на всех, голоса и смех постепенно становились громче. Все женщины были слишком ярко накрашены и разнаряжены в пух и прах. Поскольку большинство надели узкие и довольно легкие платья с сильно открытым верхом, почему-то казалось, будто все они мерзнут. Мужчины в светлых двойках и при галстуках, которые для Турции казались ярковаты, зато считались модными, будучи отголоском разноцветных, с крупным орнаментом галстуков в стиле «хиппи», появившихся в Европе три-четыре года назад, напоминали мальчишек, одетых ради праздника в неудобный, тесный и наглухо застегнутый родителями костюм. Было видно, что многие богатые турки среднего возраста либо не слышали, либо не придали тому значения, что мировая мода на бакенбарды, высокие каблуки и длинные волосы прошла несколько лет назад. От этих бакенбардов, слишком длинных и слишком широких, которые добавляли густые черные усы и длинные волосы, лица мужчин, особенно молодых, казались невероятно мрачными. К тому же они постарались вылить изрядно брильянтина. В какой-то момент его аромат, смешанный с тяжелыми испарениями духов, едкий сигарный дым, запах жареного масла, долетавший до нас с кухни, разбавил легкий летний ветер, и мне вспомнились званые ужины, которые в детстве устраивали дома родители, а спокойная, тихая музыка, какая обычно играет в лифтах (оркестр «Серебряные листья» репетировал перед основной программой), шептала мне, что я счастлив.
Наконец гостям надоело стоять, пожилые явно устали. Те, кто проголодался, начали рассаживаться за столы, не без помощи своих детей, носившихся по залу. «Папа, я нашел наш стол!» — «Где? Не бегай, упадешь!» Бывший министр иностранных дел, недаром, что заправский дипломат, взял меня под руку, отвел в сторонку и начал долго рассказывать, как изящна, высоко образована Сибель, благородную семью которой он знает с давних пор, примешивая к похвалам ностальгические воспоминания.
— Таких старинных аристократических семейств уже почти не осталось, Кемаль-бей, — вкрадчиво толковал он. — Вы из делового мира и знаете лучше меня: все места заняты разными нуворишами — без культуры, без образования, — деревенщинами с замотанными в платки женами и дочерьми. На днях видел человека в Бейоглу. Идет как араб, а сзади него две жены в черных хиджабах. Вот он вывел их в Бейоглу покормить мороженым... Ну-ка скажи мне, всерьез ли ты решил жениться на этой девушке и быть с ней счастливым до конца дней?
— Всерьез, сударь.
Бывшего министра несколько разочаровало, что я не украсил ответ изящной шуткой, что не укрылось от меня.
— Помолвка означает, что имя этой девушки навсегда будет связано с твоим. Помолвку расторгать нельзя. Ты хорошо подумал?
Вокруг нас начали собираться гости.
— Хорошо.
— Тогда предлагаю обручить вас прямо сейчас, и приступим к еде.
Я чувствовал, что не нравлюсь ему, но это совершенно не огорчало меня. Собравшимся вокруг гостям министр привел один эпизод, связанный с его службой в армии, из которого следовало, что и Турция, и он сам сорок лет назад были очень бедны, однако потом многого добились. После этого он трогательно поведал о том, как в это же время сорок лет назад у него состоялась скромная и тихая помолвка с его покойной женой. Затем вознес всяческие похвалы Сибель и её семье. В его словах не было юмора, но почему-то все, включая смотревших издалека официантов с подносами, слушали его с улыбкой, будто он рассказывал что- то очень смешное. Кольца, которые сейчас лежат в моем музее, принесла на серебряном подносе десятилетняя девочка Хюлья с зубами как у зайца, восхищавшаяся Сибель, которая её очень любила. Воцарилась тишина. Мы с Сибель — от волнения, а министр — от смущения, перепутали руки, на которые следовало надеть кольца, и не могли придумать, как выпутаться из этого неловкого положения. Кто-то из гостей, уже готовый рассмеяться, закричал: «Не тот палец, другая рука!» Потом наконец весело загомонила вся толпа, будто мы стояли среди студентов, и кольца попали туда, куда и нужно. Министр разрезал связывавшую их ленточку, и мгновенно раздался гром аплодисментов, напомнивший мне шум крыльев взлетающей голубиной стаи. Хотя я именно так себе все и представлял, мне вдруг стало невероятно хорошо от того, что все люди, которых я знал, сейчас стояли вокруг, счастливо смотрели на нас и хлопали. И вдруг сердце мое заколотилось.
Позади толпы я увидел Фюсун с родителями. Меня охватила огромная радость. Целуя Сибель в щеки, обнимая мать, отца и брата, сразу подошедших поздравить нас, я уже знал причину своего восторга, хотя и надеялся не только скрыть её от собравшихся, но провести самого себя. Наш стол располагался у танцевальной площадки. Прежде чем сесть, я посмотрел, что Фюсун уже заняла с родителями места за самым дальним столом, рядом с тем, где сидели сотрудники «Сат-Сата».
— Вы оба так счастливы, — заметила Беррин, жена моего брата.
— Мы очень устали... — вздохнула Сибель. — Если помолвка так утомительна, что на свадьбе будет?
— Вы ничего не заметите, потому что тоже и в тот день будете счастливы, — улыбнулась Беррин.
— Что такое, по-твоему, счастье, Беррин? — я схватился за соломинку.
— О-о-о, какие ты вопросы задаешь! — опять улыбнулась Беррин и на мгновение сделала вид, будто размышляет над ответом, но тут же смущенно рассмеялась, так как шутки в подобный торжественный момент ей казались неуместными.
Среди гула оживленных голосов приступивших к еде гостей, звона вилок с ножами и музыки оркестра мы оба одновременно услышали, как мой брат что-то громко рассказывает соседу.
— Семья, дети, люди вокруг тебя, — проговорила Беррин. — Даже если ты не счастлив, даже самый плохой день, — тут она указала глазами на брата, — проживаешь так, будто счастлив. В кругу семьи исчезают все невзгоды. Сразу обзаводитесь детьми. Пусть их будет много, как в деревне.
— Это еще что такое? — вмешался брат. — О чем это вы тут сплетничаете?
— Я говорю им, чтоб детей поскорее заводили, — сказала Беррин. — Сколько им нарожать?
Никто на меня не смотрел, и я украдкой выпил залпом полстакана ракы.
