Беррин наклонилась к моему уху:
— Кто тот человек и симпатичная девушка в конце стола?
— Лучшая подруга Сибель из Франции. Нурджи-хан. Сибель специально посадила её рядом с моим другом Мехмедом. Хочет их познакомить.
— Пока без особых успехов! — заметила Беррин.
Я сказал, что Сибель очень любит Нурджихан и отчасти восхищается ею. Когда обе вместе учились в Париже, Нурджихан постоянно крутила романы с французами, жила с этими мужчинами, скрывая все от своей состоятельной семьи в Стамбуле (недавние истории Сибель обычно пересказывала с отвращением). Но ни один из романов ничем не закончился, и, ужасно расстроенная, Нурджихан под влиянием Сибель решила вернуться в Стамбул. «Но чтобы жить здесь ей, конечно, нужно познакомиться и полюбить кого-то из нашего круга, кто оценить её саму, её французское образование и кому будет не важно, что в прошлом у неё кто-то был», — добавил я.
— Ну, там, кажется, до такой любви еще далеко, — со смехом прошептала Беррин, указав головой на Нурджихан и Мехмеда. — А его семья чем занимается?
— Богачи. Отец — известный строительный подрядчик.
Левая бровь Беррин с сомнением поползла вверх, но я подтвердил, что Мехмед — мой давний проверенный друг по Роберт-колледжу, порядочный человек, и что, хотя его семья весьма набожна и традиционна, родные много лет не решаются женить его с помощью свахи; а его мать, которая носит платок, против того, чтобы он завел себе пассию, пусть даже та будет из образованной, состоятельной стамбульской семьи; сам же он хочет познакомиться и подружиться с какой-нибудь порядочной девушкой, наконец, выбрать себе невесту. «Но пока у него не получилось ничего хорошего ни с одной из девушек, с которыми он знакомился».
— Конечно, не получится, — протянула Беррин многозначительно.
— Почему это?
— Ты только посмотри на него... — ответила она. — За провинциалов из анатолийской глубинки... девушка выйдет только через сваху. Потому что таких боятся. Он долго будет ходить вокруг да около, а если вдруг решится на что-то, не исключено, станет считать её проституткой.
— Ну, Мехмед не такой.
— Однако его внешность, да и окружение, его семья свидетельствуют именно об этом. Разумная девушка обычно не верит словам мужчины, она смотрит на его круг — друзей, семью, на его привычки, образ жизни. Разве нет?
— Ты права, — сдался я. — Разумные девушки, не буду сейчас их называть, которые боятся Мехмеда и не хотят дружить с ним, несмотря на его серьезные намерения, чувствуют себя гораздо спокойнее с мужчинами другого сорта и могут зайти довольно далеко, даже если не уверены в их серьезных намерениях.
— Ну вот, разве я тебе не говорила! — гордо произнесла Беррин. — А сколько мужчин в этой стране через много лет попрекает, унижает жену за то, что она отдалась до свадьбы! Я тебе еще вот что скажу: твой друг Мехмед на самом деле еще не влюбился ни в одну из девушек, с которыми хотел встречаться. Когда мужчина влюблен, это сразу чувствуется, и женщина сразу поведет себя по-другому. Конечно, я не говорю, что она немедля готова на все, но может сблизиться с ним настолько, чтобы выйти за него замуж.
— Мехмед и не мог влюбиться, потому что ни одна из девушек не доверяла ему, они все обычно боялись его. Вот и поди разберись, что раньше — яйцо или курица.
— Это неверно, — не соглашалась Беррин. — Чтобы влюбиться, постель и физиология не нужна. Любовь — это как у Лейлы и Меджнуна.
В ответ я лишь вздохнул.
— Что там у вас такое, расскажите-ка и нам, — обратился с другого конца стола брат. — Кто с кем в постели?
Беррин укоризненно посмотрела на мужа — рядом были дети, и прошептала мне на ухо: «Вот поэтому главное, что от тебя требуется, это понять, почему скромный, как ягненочек, Мехмед до сих пор ни в кого не влюбился, ни в одну из своих девушек, относительно которых у него были серьезные намерения».
Я чуть было не признался Беррин, которую глубоко уважал за ум, что Мехмед — неисправимый завсегдатай домов свиданий. С одной стороны, он регулярно посещал обитательниц приватных домов в Сырасельвилер, Джихангире, Бебеке и Нишанташи. С другой, пытался создать серьезные отношения с порядочными двадцатилетними девочками, с которыми знакомился в приличных местах, например на работе, но с ними у него ничего не получалось. Почти каждую ночь Мехмед проводил в страстных объятиях фальшивых кинозвезд. Иногда, напившись, он пробалтывался, что ему давно не хватает денег на девиц или что от усталости он не может собраться. Однако, когда мы с друзьями поздно ночью выходили откуда- нибудь из гостей, вместо того чтобы отправиться на покой домой, к своему отцу с четками и обмотанными платками матери и сестре, вместе с которыми он исправно постился во время Рамадана, Мехмед прощался с нами и шел ночевать в какой-нибудь дом свиданий, в Джихангир или Бебек.
— Tы слишком много пьешь сегодня, — заметила Беррин. — Не надо. Столько народу, все на вас смотрят...
— Хорошо, — с улыбкой согласился я и поднял стакан.
— Погляди-ка, Осман чем-то озабочен, — сказала Беррин, — а ты совсем расслабился... Как вы, два брата, можете быть такими разными?
— Вовсе мы не разные, — обиделся я. — Мы очень похожи. Я теперь стану гораздо ответственней и серьезнее Османа.
— Признаться, не люблю я серьезных, — улыбнулась Беррин. — Tы меня совсем не слушаешь, — донеслось до меня через некоторое время.
— Что? Слушаю, еще как слушаю...
— Ну, о чем я только что говорила?
— Tы сказала, что любовь должна быть как в сказках. Как у Лейлы и Меджнуна, — это я запомнил.
— Нет, не слушаешь, — засмеялась Беррин. Но на её лице промелькнуло беспокойство за меня. Она повернулась к Сибель, чтобы понять, заметила ли та, в каком я состоянии. Но Сибель оживленно рассказывала о чем-то Мехмеду и Нурджихан.
Все это время я пытался не признаваться себе, что часть моего сознания была занята Фюсун. Разговаривая с Беррин, я спиной чувствовал, что она сидит где-то там, позади. И всю помолвку думал только о ней... Но довольно! И так видно: ничего у меня не получилось.
Под каким-то предлогом я встал из-за стола. Мне хотелось посмотреть на Фюсун. Я обернулся, но её не увидел. Было очень много людей, все они разговаривали, пытаясь перекричать друг друга. Шума добавляли еще и бегавшие меж столами дети. На это накладывались звуки музыки, звон вилок, ножей и тарелок, и все сливалось в общий плотный гул. А я пробирался сквозь толпу, туда, в конец зала, где была Фюсун.
— Кемаль, дорогой, поздравляю! — крикнул чей-то голос. — Когда танец живота?
Голос принадлежал Задавале Селиму, сидевшему за одним столом с семейством Заима, и я улыбнулся в ответ, будто меня рассмешила его шутка.
— Прекрасный выбор, Кемаль-бей, — похвалила меня какая-то добродушная с виду тетушка. — Вы меня, наверное, не помните. Я довожусь вашей матушке...
Не успела она договорить, кем она доводится моей матушке, как прошел официант с подносом и слегка задел меня. Когда я опять посмотрел на тетушку, она была уже далеко.
— Дай посмотреть кольцо! — Какой-то мальчишка вцепился мне в руку.
— Перестань сейчас же, как не стыдно! — резко одернула его дородная мать. Она замахнулась, будто собираясь его ударить, но мальчишке явно было не впервой, и, хитро хихикнув, он моментально увернулся. — Иди сюда, сядь! — прикрикнула она на него. — Извините, Кемаль-бей... Поздравляем!
Совершенно незнакомая мне женщина средних лет хохотала до упаду, лицо её от смеха раскраснелось, однако, перехватив мой взгляд, она посерьезнела. Её муж познакомил нас: оказалось, это родственница Сибель, живущая в Амасье. Не буду ли я так любезен посидеть с ними? Надеясь, что увижу
