Оборачивается Петр-Коля, а в углу – витрина с длинной-предлинной бородой гномьего колдуна.
Закатывает царь-рядовой глаза к потолку, а там – ужасные сцены, будто срисованные с картины в незавершенном зале.
– Тьфу, срамота! – Государь топает в сердцах…
…и понимает, что его пнули в подошву.
– Вставай, – сказал охранник. – Жратву принесли.
Уплетая овсяную кашу, Лавочкин боролся с вернувшейся клаустрофобией и усиленно размышлял над увиденным во сне. Ералаш с Петром Первым был совсем не интересен, да и почти не запомнился. А вот отрывочек про комнату Кунсткамеры явно на что-то намекал… Дескать, думай, Колян… Пальцы, стены, борода, похабная картинка…
Парень уставился на гадкую фреску, постаравшись смотреть, как говорится, новым взглядом. Так увлекся – даже кашу на штаны пролил.
– Значит, старик-гном говорил о причинных местах… Тихо, Колян, без фанатизма. Причинные места.
На картине было сколько угодно таких мест. Двадцать пять. Обладателей и обладательниц этих мест колесовали, сажали на кол, вешали и делали прочие вещи, в приличном обществе не принятые. Коля тщательно рассматривал каждый эпизод, каждую фигурку… и вдруг прозрел!
Пять сюжетцев из двадцати пяти не были сценками казни или пытки. Это были эпизоды преступлений. Не палачи осуществляли здесь экзекуции! Насилие над личностью и причинение тяжких увечий в этих пяти случаях чинил один и тот же персонаж. Лавочкин видел его на полу главной залы. Преступный гений Страхенцверг.
Преступный…
– Преступление есть причина наказания! – радостно воскликнул солдат и смутился. – Кхе-кхе. Здорово, что меня никто не слышит. Вот тебе и причинные места.
Парень мысленно соединял в разные комбинации пять точек. Три из них располагались точнехонько по прямой линии, образуя длинный горизонтальный отрезок. Две оставшиеся притаились рядом с крайней левой точкой: одна чуть правее вверху, другая на том же расстоянии внизу. Получилась недвусмысленная стрелка, указывающая на теплую стену.
Вот это уже результат.
Коля подошел к стене, пощупал ее горячую шероховатую поверхность. Оглянулся на факелы. Взял ближайший, поднес его к стене. Камень как камень.
Поковырял пальцем. Крошится, но с трудом.
Вернул факел на место. Расстегнул камзол, накинул на голову, словно старый фотограф. Прижал полы к теплой породе. Из-под нее пробивались еле заметные синие светящиеся точечки.
– Эврика! – просипел Лавочкин. – Слава легендарному маленькому народцу!
Он взял ложку, выданную гномами. Принялся отскабливать небольшой участок стены в самом углу. После долгих усилий удалось расчистить квадрат примерно метр на метр.
Коля задвинул стол в заветный угол, прикрыв свои «художества». Отошел к двери. Нормально, синего свечения не заметно.
Приблизился к стене, постарался успокоить дыхание.
– Цуг-цурюк!
Квадрат засветился фиолетовым.
– Прекрасно, – сказал солдат, ложась на одеяла. – А дальше?
«А дальше дождусь кормежки. Поем. И полезу в дыру. Потом по обстоятельствам. Разведка, затем возвращение или побег».
Наконец явились охранник с гномом-поваром.
– Сколько времени? – спросил бородача Коля.
– Четыре по полудню.
– Не разговаривать! – гаркнул страж.
Лавочкин благодарно кивнул гному.
Оставшись в одиночестве, расправился с кашей.
Итак, обед. До полуночи – восемь часов. Маловато. До ужина и того меньше.
– На старт, внимание, марш, Колян, – скомандовал себе рядовой.
Подскочил к столу. Выдвинул его так, чтобы протиснуться между ним и синей стеной. Произнес заклинание, вполз в фиолетовый квадрат.
Солдата обдало знакомым холодом. Выходя из стены, Коля будто прорывал пленку крутого киселя. Наконец она лопнула, и он замер, стоя на четвереньках в небольшой каморке, освещенной шарообразным магическим светильником.
Никого.
– Так, без суеты, – прошептал Лавочкин.
Оглянулся на синюю стену. Приметил точку выхода на случай возвращения: не хватало еще наткнуться на маскировочный каменный слой в пещере Страхенцверга.
Поднялся на ноги.
Каморка. Глухая. Подвальная. Пара запыленных щитов на стенах. Большой сундук напротив синей стены. Сбоку – кованая дверь. Коля прокрался к ней. Толкнул. Потянул. Заперто.
– И хорошо, и плохо, – процедил сквозь стиснутые от нервного напряжения зубы солдат. – Ладно, теперь сундук… Отлично, не заперто.
Там лежал старый, видавший виды, барабан.
Лавочкин аккуратно достал его из сундука. Поставил на пол. Поднес руку к рабочей поверхности. И услышал, нет, почувствовал бесконечный звук «м-м-м-м-м-м…», словно длящийся после удара: «Бам-м-м- м-м-м-м-м…»
– Вот, значит, ты какой, Барабан Власти… – проговорил Коля. – Что же мне с тобой делать?
Тащить в тюрьму нельзя. Это, считай, просто отдать его Белоснежке. Да и не влезет он в отверстие метр на метр.
Всякий раз, когда Коля оказывался в критической ситуации, он вспоминал про фею. Сдерживался, не загадывал единственного желания, понимая: в будущем оно может стать последним козырем. Сейчас, похоже, наступил тот самый момент, когда услуга феи позволила бы Лавочкину отыграться. Но что загадать?
Открыть дверь. А вдруг за ней?.. Лавочкин представил картину: он с барабаном в охапке вываливается в разбойничье логово или, еще хуже, в Черное королевство.
Куда-нибудь перенестись. Куда же? К Тиллю? А если его нет дома?
Заказать появление самого Всезнайгеля прямо здесь? Он может быть слишком занят. Ну, допустим, вызвал. Тилль, конечно, колдун, только что за дверью? Вдруг там пять колдунов? А тащить Всезнайгеля с собой в незавершенный зал, дабы он навел шороху в пещере Страхенцверга, не представлялось разумным. И уж если размышлять не по-детски, то, скорее всего, колдун сейчас обязан быть именно там, где находится. Тилль намекал на это в записке.
– А почему бы не рискнуть и не отправиться к Рамштайнту? – спросил себя парень.
В этом что-то было.
– Офелия, о нимфа!.. – продекламировал заклинание солдат, обнимая Барабан. – Хочу оказаться в кабинете Рамштайнта!
В Колином носу засвербело. Лавочкин вспомнил шутливый щелчок феи и смачно чихнул, ударяя лбом в Барабан Власти.
Бухнуло, как из гаубицы. Пол под ногами заходил ходуном. Сверху посыпался песок, затрещали стены…
Солдат очутился в кабинете дриттенкенихрайхского короля преступности. Магия феи работала!
Хозяин кабинета сидел и изощренно чревоугодничал. Количество блюд, нагроможденных на столик, не поддавалось подсчету. Рамштайнт, ни на секунду не задумываясь, запускал золотую вилочку в разные лакомства и метал кусочки в свою безразмерную пасть. Жмурился от удовольствия, запивал вином, налитым в фужер-переросток.
