Коля проглотил слюну.
– Вот ваш артефакт.
Рамштайнт вздрогнул, повернул удивленное мусорноцветное лицо к Лавочкину.
Тот аккуратно поставил Барабан Власти на мягкий ковер.
– Вы только не стучите в него без нужды. Я нечаянно долбанул, и, боюсь, хранилище, где он был спрятан, обрушилось.
– Салют, Николас, рад вас видеть. – Рамштайнт расплылся в широченной улыбке, тряхнув обвислыми щеками. – И где моя охрана?! Спит, что ли? А вы все-таки отхватили вещицу… Разделим трапезу?
– Нет, спасибо, я недавно поел.
– Ну и чего тут страшного? Я тоже. Нет, юноша, мне вашего поколения не понять. Знаете, у меня была тяжелая юность: я постоянно недоедал и недосыпал. Поэтому сейчас в моей жизни две радости – переесть и переспать.
Король преступности подмигнул, тщательно вытер руки полотенцем, потом прошел к окну и повторил гигиеническую процедуру с помощью батистовой шторы. Приблизился к Барабану.
– Замечательно… Вот он, мегафетиш славного Зингершухера! Великолепно…
Рамштайнт положил ладонь на кожу Барабана. Проникся не проходящим отзвуком-м-м-м-м… Слегка тюкнул указательным пальцем.
«Бум!» – выстрелил артефакт.
Посуда, находящаяся в кабинете, лопнула, а оконные стекла вылетели с жалобным звоном.
– Мощь! – ликующе воскликнул Рамштайнт.
Глаза его блестели, как две золотые монеты.
Лавочкин сморщился от боли, пронзившей уши.
– Чуете, барон, величие этой вещи? Все вдребезги, вы оглохли, а мне – хоть бы что! Стучащий получает все!
– Я забираю знамя. – Солдат показал в угол, где висела полковая реликвия.
– Конечно-конечно, договор есть договор. К чему мне недействующая тряпка, когда тут такое…
В кабинет вбежали громилы-охранники.
– А, опомнились, – хохотнул Рамштайнт, тряся щеками, и еще раз легонько стукнул по Барабану.
Бугаи схватились за головы. Коля аж присел: в перепонки словно иголки воткнулись.
– Проворонили посетителя, будете наказаны, – по-отечески сказал король криминала, занося палец для третьего щелчка.
Лавочкин, не в силах терпеть мучительную боль, метнулся к знамени, ухватился за полотно и пожелал оказаться там, откуда сюда попал.
– Бум! – бабахнул Барабан.
Парень успел вспомнить, что поврежденное знамя не способно перенести его в пространстве, и отключился.
Он был без сознания всего мгновение, за которое услышал знакомый чистый голос знамени:
– Рядовой, взбодрись! Я почти вернуло силу!..
Шум, громкий давящий шум.
Коля открыл глаза. Каморка с дверью, сундуком и синей стеной. Не рухнула, устояла… Но главное…
Знамя работало!
– У-у-ух… – Солдат застонал, трогая уши пальцами.
Что-то липкое, сырое… кровь.
Лечиться.
Лавочкин нащупал знамя, пожелал исцеления.
Шум исчез, голова просветлела. Коля вытер уши и щеки. Встал на ноги. Энергия переполняла его, хоть взлетай.
– Вот теперь вы у меня попляшете, – пообещал солдат всем подряд, аккуратно обернул торс знаменем и пролез через синюю стену обратно в пещеру Страхенцверга.
Глава 29.
Дерутся все, или Труппенплацский гамбит
Вход в незавершенный зал охраняли два стражника из свиты Белоснежки – бесстрастные люди в черных одеждах. В отсутствие хозяйки это были нормальные мужики – общительные, живые и вполне похожие на простых людей. Только сволочи.
– Жена у меня прямо как пчелка, – сказал первый.
– Что, работает с утра до вечера? – спросил второй.
– Нет, жужжит постоянно.
– Тогда тебе повезло, что мы вечно в разъездах. А то бы совсем довела…
Дверь за спинами охранников разорвало в щепки. Контуженные и исцарапанные стражи упали на пол.
Коля не скрывался. Звук взрыва в считанные секунды облетел пещеру Страхенцверга.
– Да, Марлен, я иду, – прошептал Лавочкин.
Мощь опьяняла. Солдат был подобен закодированному алкоголику, который вдруг сорвался в запой.
Забытое ощущение: «Я все могу».
Парень пожелал, и дверь восстановилась.
Но он шагал дальше, заставляя волшебные светильники зажигаться, будто при Хельге.
Выскакивающие к Лавочкину арбалетчики в черном засыпали на бегу, валились в кучу, а стрелы, выпущенные рефлекторным нажатием курков, Коля дотла сжигал в полете.
Солдат сошелся с Белоснежкой в трапезной.
От сонного заклинания она защитилась и пульнула в парня гранитной скамьей.
Он пожелал, чтобы скамья остановилась и устремилась к Марлен.
Девушка не стала упираться, просто отклонилась. Предмет с громким грохотом ударился о стену и раскололся на несколько кусков. Белоснежка запустила эти обломки в Лавочкина.
Коле надоело. Он захотел, и обломки рассыпались в пыль.
Марлен произнесла одно из своих коронных заклятий.
Перед ней вспыхнули три лиловых огненных копья. Они разлетелись в стороны и принялись кружиться, облетая Лавочкина. Девушка щелкнула пальцами. В следующую секунду копья неслись прямиком в голову солдата. Он повел бровью, и огненные орудия исчезли. Стекли в пол у его ног.
Затем парень, картинно воспарив, шибанул по противнице сгустком силы. Белоснежку прижало к стене. Чуть ли не до треска костей.
– Ты проиграла, – не соригинальничал Лавочкин.
И тут его слегка дернуло, и он снизился на несколько сантиметров.
Марлен отлипла от стены и упала на четвереньки.
«Что за хрень? – подумал солдат. – Как сказало знамя? „Я почти вернуло силу…“ Почти! Почти, идиот!.. Значит, вот он – предел возможностей. А ты дешевыми спецэффектами развлекался. Ну, все, кранты тебе, Колян».
Он пожелал спуститься. Знамя исполнило, но неуверенно, с покачиваниями и паузами. Когда до пола оставался метр, сила пропала. Лавочкин был готов и приземлился достойно.
Белоснежка, к счастью солдата, была занята собой: восстанавливала дыхание, сбивчивым шепотом заговаривала ломоту в суставах. Все-таки последний Колин удар получился неслабым.
Чуть подлечившись, Марлен подняла голову, отбросила волосы с покрасневшего лица. Встала.
– Хорошо, ты победил, хотя я ума не приложу, как тебе удалось вернуть штандарт…
Лавочкин не был заражен болезнью «расскажи все врагу в приступе победного самолюбования». Просто промолчал.
– …Но не будешь же ты бить в спину девушке, с которой спал? – сказала Белоснежка, бросила в Колю слабое оглушающее заклинание (на мощное у нее не осталось сил) и, не дожидаясь результата, опрометью кинулась к выходу.
Потерявший защиту солдат рухнул, словно подкошенный…
