инспектор, и ему, наверное, рожу расквасил?
– Да нет, – сказал я, – ему больше досталось.
– Ну я же знал, что этот козел меня засветил, – с удовлетворением отметил Умберто. – Ладно, ближе к делу. Компромат на К. П. имеется, и чудненький. Заметь, инспектор, без меня… Да никогда в жизни! Штука в том, что я его сам подозревал в одном деле… Все думал тогда: кто же папа этих деток? Пришлось вчера поковыряться, точно – он.
Тут я вспомнил про карточку Умберто, дело, по которому он проходил как привлеченный свидетель, и небрежно этак спросил:
– Что ж, неужели эти порно, которые ты распространял, его работа?
Умберто на миг онемел. Потом покрутил головой, сплюнул окурок в угол кабинета и заявил:
– Догадливый ты, шеф! Зачем только я тебе понадобился? Нет, правда, бери в помощники! Люблю таких людей – и в морду дашь, когда надо… и поблагодаришь, если что – не так ли?
– Поблагодарю, – пообещал я. – Если будет за что.
Мне и в самом деле выдали бы деньги из фонда Интерпола, если надо было бы «заинтересовать» кого- то. Эта сторона моей работы тоже не слишком мне нравилась. Может быть, потому, что требовала нудной отчетности, необходимости заполнять специальные расходные бланки.
– Вот что, инспектор, – слегка посерьезнел Умберто. – От денег я не откажусь, а в фирме сейчас деньки тяжелые, ох тяжелые деньки… Но информацию я раздобыл толковую…
И он выдал мне информацию.
Большой босс кинофирмы, великий продюсер К. П., оказывается, в свое время, и не так давно, не стеснялся клепать порнопродукцию. Но это был не просто секс. Собственно, несмотря на формальный запрет, «просто» секс никем и не преследовался. Какой от него вред? Нет, это было то, о чем всегда говорят, объединяя два слова: секс и насилие. Мало того: жанр этих садистских произведений К. П. можно было бы назвать сладострастием убийства.
Умберто вынул из ящика, перегнувшись ко мне через столешницу, стандартную телевизионную кассету, сопя, вставил ее в телевизор и включил. Вначале шло зрелище достаточно обычное, потом внезапно начались зверства. Кровь на обнаженных телах, трупы, хохот убийц. Все было тошнотворно натурально. Когда первая лента кончилась, Умберто, ни слова не говоря, вынул кассету и вставил другую. Здесь вначале занимались любовью уроды, старцы и калеки.
– Выключи, – сказал я. – Достаточно…
Главное зло, конечно, заключалось не в том, что такие фильмы производились, а в том, что их было кому продавать! Эти фильмы – увы! отвечали чьим-то потребностям. Но закон выкорчевывал производителей, и совершенно правильно, потому что в наш технотронный век зачастую не потребность рождала производство, напротив, уже само производство формировало потребителя, насилуя чувства, анестезируя сознание.
– Зря не досмотрел, начальник, – сказал довольный Умберто. – Эта вторая лента заканчивается тем, что входят две абсолютно голые девахи с автоматами, расстреливают всех к такой-то матери и тут же…
– Очень интересно, – сказал я. Меня тошнило, Умберто же демонстративно сунул в рот кусок какой-то снеди и зачавкал.
– Доказательства, – потребовал я.
– Косвенные, – сказал Умберто с ужимкой. – Косвенные, начальник, косвенные… Но существенные.
Полчаса он рассказывал о том, что ему удалось узнать. Меня интересовало, что в этих фильмах – трюки, а что всерьез. Ведь бывало, что при съемках таких вот подпольных лент убивали людей на самом деле. Кинотехника, конечно, позволяет все, но иной раз она, обходится дороже, чем живой человек…
– А вот этого я не знаю, – серьезно ответил Умберто. – Думаю, что убийств не было. Хотя я знаю студии, где запросто банковали мокруху. Но здесь – нет. Не может К. П. быть причастен к убийству: это ему не надо, с мясниками ему не по пути, он человек интеллигентный… Да и еще соображение: если б все это было настоящим, я бы, наверное, ничего узнать не смог… или уже лежал бы где-нибудь расчлененным, как тот мужик, из первого клипа…
Однако вполне достаточным было и то, что К. П. имел отношение к производству запрещенной видеопродукции. Для меня было достаточным, для моего дела, для Гонсалеса. А для самого К. П., если бы его руководство порнобизнесом было доказано, лет пять было гарантировано.
Я решил, что для разговора с К. П. у меня появились серьезные основания. Я выписал ордер на принудительную доставку на допрос, хотя и рисковал при этом. Но когда его привезли в кабинет, выделенный мне в местном отделении Интерпола, я понял, что не ошибся.
К. П. был скорее старым уже человеком, чем пожилым. Вращенные в кожу искусственные волосы благородного седоватого отлива свободно развевались, придавая ему сходство с разгневанным королем Лиром. В руке у него была тяжелая инкрустированная трость с острым наконечником, как костыль стивенсоновского Сильвера, и он, войдя, с треском вогнал ее в пол.
– По какому праву? – заревел он, весь кипя благородным негодованием. – Что вы себе позволяете?
– Садитесь, – сказал я сухо и кивком отослал доставивших его полицейских.
– Что?! Я спрашиваю: кто вам дал основания? Мне предъявляют ордер, по которому я должен быть доставлен на допрос в принудительном порядке! Я вам что – торговец марихуаной? Кто ваш непосредственный начальник?
Я молча смотрел, как он беснуется. Он ревел еще несколько минут, гремя тростью и меряя шагами кабинет. Седые нейлоновые патлы развевались. Стул, мешавший ему ходить, он отшвырнул.
– В конце концов, я знаком с комиссаром Плугаржем! Лично! Я пожалуюсь ему сегодня же! Это невиданное хамство! Допрос в принудительном порядке! Я подам на вас в суд! Это диффамация! На глазах у моих подчиненных! Два полицейских кастрата! Едва не в наручниках! Вы сошли с ума! Я что арестован?!
Он обрушил трость на мой стол, и я сказал:
– Сейчас я выпишу ордер на арест. Тогда у вас, по крайней мере, отберут эту палку.
– Послушайте, – сказал он, сваливаясь на стул и слегка понижая тон. Я понимаю, что в большом коллективе может случиться всякое. Народ разный. Вы могли поговорить со мной на эти темы, зайдя ко мне в любое время. Хорошо, я мог бы даже посетить вас здесь и дать вам любые показания. Мало того, я с удовольствием помог бы вам провести следствие, так как первый заинтересован в том, чтобы в фирме работали только честные, ни в чем не замешанные люди. Это подрывает авторитет, это антиреклама… Но я даже не знаю, в чем дело! Эти два идиота сами не знают, о чем меня хотят расспросить! Они ведут себя так, будто меня арестовывают по подозрению! В чем?!
– Большой коллектив, говорите? Не такой он у вас и большой, – заявил я. – Почему, кстати? – Меня действительно, во время подготовки к визиту продюсера, удивила малая численность постоянного персонала. – Для такой кинофирмы… – Я сделал выразительную паузу и вдруг увидел, что ему не понравился вопрос.
Он молча смотрел на меня. Потом тихо, но с легким взрыкиванием спросил:
– Это все, что вас интересует?
– После того, как вы ответите на этот вопрос, мы перейдем к другим. Например, почему вы подали вдруг заявку на такое немыслимое количество статистов для участия в вашей предстоящей ленте о днях Большого путча. По-моему, в самом путче участников было чуть поменьше…
После этого вопроса, как я заметил, с него сошел почти весь гонор, и я с удовлетворением отнес это на счет качества моей подготовки к разговору. Главное – показать собеседнику свою осведомленность. При этом не дать ему сразу понять, о чем же главном пойдет беседа. Иногда даже требуется так вести разговор, чтобы допрашиваемый остался вообще в полном неведении о его основном смысле и даже так и не вспомнил бы потом главного вопроса… Мне же надо было незаметно подвести К. П. к моменту, когда бы моя козырная карта могла его полностью деморализовать.
К. П. долго и путано объяснял, что предстоящий фильм – совершенно особый, что в организации съемок… гм… наступила определенная заминка, что зритель ждет от этого фильма особой… гм… достоверности, так как пожилые люди сами пережили эти… гм… прискорбные события и, так сказать, почувствуют малейшую фальшь… что предполагается фильм сделать… гм… как бы фрагментарным, состоящим из множества эпизодов, не связанных друг с другом сюжетно, что это… гм… не фильм о любви, где достаточно двух или, вернее, трех актеров, что объем подобной продукции, с малым числом актеров,
